Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

помощника повара, а скорее – мальчика-прислуги, уборщика мусора. Цирк наверняка опустил бы его с небес на землю – отмывать табуреты от львиной мочи и выгребать дерьмо слона. После такого мочедерьмового начала Ганешу очень повезет, если его переведут в палатку повара – готовить еду или разносить ее, что будет означать карьерный рост, и это лучшее, на что мог бы надеяться мальчик-калека. Это выглядело убедительно и реалистично как для реального Ганеша, так и для персонажа в сценарии, полагал доктор Дарувалла.

Пинки, вот кто должен умереть, решил сценарист. Единственная причина, по которой цирк принимал калеку-брата, заключалась в том, что они хотели заполучить талантливую сестрицу; брат был просто частью сделки. Это была предыстория. Но если Пинки должна умереть, то почему бы цирку не избавиться и от Ганеша? Какая польза цирку от калеки? Так-то получше, подумал Фаррух. Бремя действия внезапно перенеслось на калеку; для Ганеша следовало придумать что-то такое, чтобы цирк был заинтересован его держать. Любой здоровый мальчик убирал бы за слоном гораздо проворней.

Но это было проклятие сценариста, которому всегда приходится опережать самого себя. Прежде чем найти какое-то занятие в цирке для Ганеша, разве не нужно было решить, как умрет Пинки? Ну, она акробатка – она всегда может сорваться и упасть, заранее допустил доктор. Возможно, она пытается разучить номер Суман «Прогулка по небу» и просто падает. Но, по правде говоря, Пинки не стала бы разучивать этот номер под куполом главного шатра. В «Большом Королевском» Пратап Сингх всегда учил небесной прогулке под пологом семейной палатки; веревочные петли-перекладины лестницы были не на высоте восьмидесяти футов над землей – небесная прогулка вверх ногами проходила на расстоянии не более фута или двух от земли. Если Фаррух намеревался использовать в съемках реальный «Большой Королевский цирк» – а это было так – и если он хотел использовать своих любимых исполнителей (а именно Пинки, и Суман, и Пратапа), тогда сценарист не мог написать, что смерть произошла по небрежности или из-за какой-то мелкой случайности. Фаррух намеревался как раз хвалить «Большой Королевский» и цирковую жизнь, а не осуждать их. Нет, смерть Пинки не могла быть на совести цирка – такая история никуда не годилась.

Именно тогда доктор Дарувалла и вспомнил про мистера Гарга, действительно Кислотника. В конце концов, Кислотник уже был задуман как злодей для будущего сценария; почему бы не использовать именно его? (Когда, как теперь, в мозгу вспыхивали творческие идеи, угроза судебного иска казалась весьма далекой.) Кислотник может быть настолько очарован красотой и талантом Пинки, что просто не в состоянии перенести ее восходящую славу, – или, допустим, он досадует, что ему не удалось обезобразить ее кислотой, как обезобразили его. Потеряв Пинки, которая теперь выступает в «Большом Королевском», этот злодей задумывает вредительство в цирке. Он обжигает кислотой одного из львят или, может быть, одного из карликов-клоунов. Бедную Пинки убивает лев, сбежавший из клетки, потому что Кислотник сжег кислотой замо́к.

Отличный материал! – подумал сценарист. Ирония моментально покинула доктора Даруваллу: вот он сам, замышляющий смерть своей выдуманной Пинки и в то же время ожидающий реальных результатов теста Мадху на ВИЧ. Но Фаррух снова опередил себя; он попытался представить, что еще такого мог делать Ганеш, чтобы стать незаменимым для цирка. Этот мальчик – он калека, нищий; он неуклюж, он хромает… Единственный трюк, который он может исполнить, – это трюк с птичьим дерьмом. (Сценарист поспешно записал трюк с птичьим дерьмом – теперь, когда Пинки должен был убить лев, требовалось больше комической разрядки.)

В этот момент Ранджит принял телефонный звонок от доктора Таты. Очередной импульс Фарруха, весь его ход мысли были прерваны. Еще больше Фаррух был раздражен характером информации доктора Таты.

– О, дорогой, дорогой мой старик-отец, – сказал Тата-Два. – Я боюсь, что он все потерял!

Доктор Дарувалла не был удивлен, узнав, что старый доктор Тата потерял много диагнозов; в конце концов, старый дурак даже не знал (до родов), что Вера ждет близнецов. А что на сей раз? – подмывало спросить Фарруха. Но он поинтересовался в более вежливой форме:

– Так он осматривал Рахула?

– Держу пари, что да! – сказал доктор Тата. – Должно быть, это было что-то с чем-то – Промила утверждала, что мальчик оказался импотентом в некоем одиночном эпизоде с проституткой! Но я подозреваю, что диагноз был немного преждевременным.

– Какой был диагноз? – спросил доктор Дарувалла.

– Евнухоидизм! – воскликнул Тата-Два. – Сегодня мы используем термин «гипогонадизм»[91]. Но назовите это как хотите, на самом деле это просто симптом или синдром с несколькими возможными причинами. Вроде головной боли или головокружения…

– Да-да, – нетерпеливо сказал доктор Дарувалла. Похоже, Тата-Два успел просмотреть литературу на эту тему или, возможно, поговорил с каким-нибудь лучшим акушером-гинекологом; акушеры-гинекологи, как правило, знали об этом больше, чем другие врачи, потому что они хорошо разбирались в гормонах, предположил Фаррух. – Что заставляет вас подозревать гипогонадизм? – спросил доктор Дарувалла Тату-Два.

– Если я вижу мальчика или мужчину с размахом рук, более чем на два дюйма превышающим его рост, – то есть с очень длинными конечностями, – ответил доктор Тата. – Кроме того, если расстояние от лобка до пола больше, чем расстояние от лобка до макушки. – (Должно быть, он смотрит в книгу, подумал Фаррух.) – И если также у такого мальчика или мужчины отсутствуют вторичные половые признаки… – продолжал доктор Тата-Два. – Ну там тембр голоса, мышечная система, степень развития полового члена, ромбовидный волосяной покров от лобка до пупка…

– Но как можно делать заключение о вторичных половых признаках, если мальчику еще нет и пятнадцати или того меньше? – спросил доктор Дарувалла.

– Да, в этом-то и проблема – делать заключение невозможно, – сказал Тата-Два.

– Рахулу было всего двенадцать или тринадцать лет в сорок девятом году! – воскликнул Фаррух.

Если Промила говорила об импотенции мальчика, потому что у него не было эрекции или потому что у него не получился секс с проституткой, то разве это не абсурд? И разве не абсурд, что старый Тата поверил ей?

– Ну, я и имел в виду, что диагноз несколько преждевременный. Процесс полового созревания начинается в одиннадцать-двенадцать лет и ознаменован тем, что яички становятся более твердыми. Обычно он длится лет пять, хотя другие половые признаки, например рост волос на груди, могут продолжать проявляться еще лет десять.

По слову «ознаменован» доктор Дарувалла определил, что Тата-Два наверняка подглядывал в книгу.

– Короче, вы хотите сказать, что рост волос на лобке у Рахула мог начаться позже. И не время было называть его каким-то евнухом! – воскликнул Фаррух.

– Хм, сегодня евнухоидизм отнюдь не означает, что мы называем