Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2 - Александр Солженицын

Но приехали Набоков с Нольде и сразу их огорчили: законами престолонаследия никакое «отречение» не предвидится. Разве что, формально, приравнять отречение к смерти? Но тогда вообще, тем более, трон и должен переходить к нормальному наследнику. Император, отрекаясь, не мог лишить престола ещё и другое лицо: престол – не частная собственность. Итак, сама передача трона Михаилу была незаконна, и теперь непонятно, на каких основаниях должен отрекаться Михаил. Тем более – как же писать ему отречение?

И дальше: кто есть Михаил со вчерашнего дня на сегодняшний? Император? Или регент?

Но не бывает регента без носителя Верховной власти.

Вот напутали так напутали.

Манифест от императора, которого не существует?

Но умница Набоков понимал, что дело в конце концов не в формальностях, а важно было теперь так составить манифест, чтобы не потрясти народной психики, но укрепить власть Временного правительства в глазах населения, особенно той части, для которой Михаил имеет нравственное значение, – торжественно подкрепить полноту власти Временного правительства и преемственную связь его с Думой. А через Учредительное Собрание предусмотреть преемственность и для конституционной монархии и для законного постоянного правительства. И при этом прикрыть, а не выпячивать, что князь Львов назначен бывшим царём: в сегодняшней обстановке это было бы ослаблением.

После завтрака пока все разъехались, а остались Набоков, Нольде и в помощь юристам набился Шульгин участвовать до конца в великом историческом событии.

Составители уединились в классную комнату детей Путятиных, сидели и работали там.

Переделывали, переделывали, постепенно стало выступать: «Тяжкое бремя возложено на Нас волею брата Нашего… Одушевлённые единою со всем народом мыслию, что выше всего благо родины Нашей, приняли Мы твёрдое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа Нашего, которому и надлежит… через своих представителей в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы Государства Российского…»

Но если Михаил не принял Верховной власти, то какое он имеет право давать обязательные указания, вот и об Учредительном Собрании?

Каждое слово казалось бесконечно важным. Как будет реагировать Россия? Как – законотолковый Запад?

«Повелеваем всем гражданам подчиниться Временному правительству…» вызвало новый спор: как квалифицировать Временное правительство? Всем хотелось написать «возникшее по воле народа». Но ещё за завтраком Керенский резко протестовал: он не мог допустить, что правительство имущих классов возникло по воле народа. Родзянко же хотел: «возникшее по почину Государственной Думы», так настаивал и Шульгин. Да третье серьёзное было придумать и вовсе трудно.

Набоков сел за парту девочки Путятиных и превосходным почерком переписал проект.

Затем – пригласили в классную комнату великого князя. От него возражений не ждали.

Он опёрся о парту, прочёл, не беря в руки.

И сконфуженно попросил: заменить императорское «Мы» на простое «я» с маленькой буквы. И слово «повелеваю» заменить на «прошу».

И потом… где же тут упоминание Бога?

Не тем были головы составителей заняты, не только спешили, но просто забыли: Бога? Да, надо же Бога.

И вставили: «призывая благословение Божие…».

Значит, ещё раз переписали, да два экземпляра. На школьной бумаге, в одну линейку.

Уже серело в комнате, скоро свет зажигать.

Тут снова приехали князь Львов, Родзянко и Керенский, желавший проследить до конца.

Снова позвали великого князя.

Он взял перо путятинского сына-гимназиста, сел за маленький столик, подписал:

Михаил.

Все были овеяны важностью момента.

Уж теперь-то наверняка он был не император – и Родзянко охватил его лапистыми руками, целуя.

А Керенский снова воскликнул:

– Ваше императорское высочество, вы – благородный человек!

384

Так восставать дальше? – или не восставать? Свергать буржуазное правительство или не свергать? И если свергать – то теперь же, пока оно ещё дохнуть не успело, ещё не расселись министры? или повременить, пока больше соберём оружия и сил?

Эту вчерашнюю листовку, так страстно составленную с выборгским райкомом – «вся власть Совету!», – не только Исполком не одобрил, но запретил её собственный же большевицкий Петербургский комитет. Ну, не ожидал!

На сегодня днём потребовал Шляпников решающего заседания ПК. Сам кинулся пока в Таврический: давайте же обсудим на ИК вчерашнее поведение Керенского! давайте припечатаем этого арлекина! Нет, меньшевики трусили включить в повестку. Вместо этого посадили Шляпникова отбывать дежурство по ИК – принимать делегации, посетителей. Теперь и не поспеть к началу заседания ПК. Послал Молотова с Залуцким вперёд – делать доклад от БЦК. Договорились держаться так: если даже к немедленному восстанию не призываем (хотя неправильно!), то – никакого доверия правительству крупной буржуазии! агитировать за создание истинно-революционного правительства! надзора-контроля за правительством от Совета – мало!

Сам пока дежурил по ИК, дежурный имеет право отвечать, не советуясь с Исполкомом. Пришли от Озерков и 1-го Парголова: можно нам отдельную милицию создавать? Конечно, создавайте. А где оружие брать? Реквизируйте, где можете, от Совета не ждите. А начнутся работы – можно с работы уходить? Валяйте. А кто будет день оплачивать? Заставим капиталистов!

Тут явился большевик-путиловец: три дня был полной властью на Путиловском заводе и даже во всём Нарвском, районе – а вот районное рабочее собрание назвало его диктатором и свергло. Жаль. Теперь парень хотел сесть в Таврическом за какой-нибудь стол. Нет, пойди поработай в городе, нам практические работники нужны. (Тут, в Таврическом, и Лашевич справляется, и особенное доверие у солдат вызывает его пропитой голос.)

Потом помчал на Биржу труда, на ПК. Надо было войти с переулка в неказистую магазинную дверь, насквозь через магазин, потом по пыльным лестницам подняться на самый верхний этаж, почти на чердак, ещё и здесь пройти несколько затхлых канцелярских комнат под низким скошенным потолком – и только тогда добраться до комнаты заседаний, захваченной Политикусом для ПК.

Само это загнанное жалкое пыльное помещение показывало, до чего же большевицкая партия оказалась робка, бессильна и оттёрта. Это особенно ударяло после кипения Таврического и просторной воли уличных толп.

И что ж тут были за вожди? Им как будто и место было вот тут, на чердаке. Сидели вокруг непокрытого длинного стола и на лавках под скошенными стенами. Было человек десятка полтора. Седовласый седоусый Стучка, порядочный однако хмырь. Орлов-Егоров с поддёрнутым носом, в кителе и в пенсне, несходно. Феодосии Кривобоков, он же Невский, – закатистый лоб, волосы как подвитые, а взгляд довольно бараний. И Ильин-Женевский, с матовым лицом, шерстовидными волосами, какой-то по-китайски безвозрастный. Косоглазый самоуверенный Шмидт. Какой-то ещё новый моряк, ноздревато-мордоватый, но лихой. А обиходливый Политикус председательствовал, очень хорошо себя чувствовал и даже весело острил теперь.

Доклад Молотова уже кончился, теперь в прениях занудно городил безликий Авилов меньшевицкую чушь: что мы переживаем революцию буржуазную и потому задача пролетариата – полностью и честно поддерживать Временное правительство. Он всё время цитировал то Маркса-Энгельса, то свои собственные прежние статьи, – и только одно хотелось у него спросить: а где ты был, когда мы гоняли по Питеру от филёров и гремели всеобщей стачкой? А сейчас вы тут уселись благополучно рядком: поддерживать Временное правительство, «постольку-поскольку» его действия будут соответствовать интересам пролетариата. (Да конечно же не будут!) Мол, нецелесообразно убивать корову, не выдоив из неё молока.

Насчёт коровы – так, а не видите вы сути дела.

Только Шутко – самый молодой, хоть уже и с залысинами, весело требовал: вооружённо выступать, и немедленно! Сколько оружия мы забрали на Выборгской – и всё оно у рабочих! И Московский батальон с нами пойдёт! Да мы Временное правительство сейчас сметём быстрей, чем царя! Да в Новой Деревне уже рвут «Известия» Совета, кричат, что там соглашатели, а надо идти арестовать и убить Родзянку и Милюкова!

Худенький Калинин с Айваза, в очках, с лопаткой-бородкой, не поймёшь – сочувствен? Хитроват.

А вот что! Оказывается, тут Молотов не сделал боевого доклада, всё расквасил, а вот уже начинал тянуть в сторону ПК: у правительства и Совета больше войск, почти вся армия за них, соотношение сил не в нашу пользу.

А Шляпников – чувствовал правду немедленного восстания! – но не мог её убедительно выразить этому запылённому заседанию. Вот так, сами ж мы во всём и виноваты! – говорил он. Когда вчера на Совете дошло до голосования не поддерживать буржуазного правительства – так во всём зале только 15 твёрдых рук поднялось, и это вместе с межрайонцами, а там одних большевиков было больше, но – струсили, и дали себя одурачить. И это большевики – из такого теста? Да если наши собственные ряды расползаются – кто ж нас будет уважать? Что ж Совет? – мы там в меньшинстве и через него взять власть не можем. Мы для них – «призываем к анархии». То есть, позвольте, что ж такое анархия? – значит, всякий, кто не согласен с новым порядком вещей? И вот на наших глазах вовлекают рабочих в обман «всенародного братства» или «единства всей ревдемократии», – а мы не берёмся разрушить: какое ж может быть братство с буржуазией или единство с оборонцами? Для того ли мы побеждали на улицах, чтобы теперь установить буржуазную законность и порядок? передать власть от одной клики к другой? А вы – запретили выборгскую листовку!