Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

дети гуляют, и Владик, покачиваясь так, медленно переваливается, и такими голубыми глазами, чистыми, голосом, взглядом говорит: «Это вы, ребята? Майкл, Леша, спасибо вам большое! Вы меня опять вернули к жизни!» Я говорю: «Владик, ты так будешь делать?» – «Нет, больше не буду!»

Но потом Владик появился опять, мы с ним редко встречались, но надолго опять расходились, и в какой-то момент, когда я Владика снова увидел, он уже работал на телевидении, вел передачу «Диалоги с Монро», он уже был на деньгах и останавливался только в отеле «Кемпински», – в какой-то момент мы вспомнили про Стаса, вспомнили про этот случай, и он говорит: «Ты знаешь, Стас умер от передоза, и его друзья вынесли на улицу, потому что он был в компании, и умер он, собственно, той же самой смертью». Мало того, Владик сходил к нему на могилу и поссал. Он говорит: «Я обоссал его могилу». Я так и не понял, зачем он это сделал. Просто какой-то дружеский жест.

Глава двадцать восьмая

Федот. Талисман МГ

Зимой 2018 года в харьковской больнице умер Владимир Фёдоров, которого мы в нашем кругу называли Федотом. Очень трудно (точнее, невозможно) описать этого человека. Нередко представал он удрученным, тягостным, полностью погруженным в решение каких-то мелких бытовых проблем. Впрочем, бытовые проблемы давались ему настолько нелегко, что на глазах превращались в грандиозный метафизический квест. Но в любой момент мог вдруг пробудиться в нем яростный и архаический берсерк или же ослепительный дракон – величественный, непредсказуемый и опасный, брезгливо отрясающий со своих крыльев всю эту бытовую шелуху, которая еще секунду назад громоздилась вокруг него неразрешимыми и страшными лабиринтами. А иногда, очень редко, проглядывало в нем какое-то высшее существо, почти святое, непостижимое, мудро-кроткое. Мы считали его талисманом МГ. В молодости его наполняла сила, хотя всегда эта сила оставалась непостоянной, мерцающей. Глубокая ипохондрия и дикий страх за собственное здоровье – всё это поразительным образом сочеталось в нем с неукротимой тягой к саморазрушению.

В своих стихах и рисунках он был гениален, но нередко казалось, что собственные таланты внушают ему глубочайшее отвращение. Это отвращение к себе часто представало в обнимку с разнузданным нарциссизмом и не менее разнузданной манией величия. Короче, замес очень непростой.

Надо сказать, что всегда присутствовала какая-то пугающая гармония между Федотом и местами, где он обитал. Эти места вспоминаются одновременно с самим Федотом, как тоже некие федоты, но только не в виде человека, а в виде пространств. Одним из мощнейших федотов в образе квартиры была квартира в Колобовском переулке, где Федот довольно долго жил. Она запомнилась всем, кто там хотя бы один раз побывал, как нечто абсолютно нестираемое. Это была огромная квартира в старом доме, которая принадлежала моему другу Юре Поезду. Эта квартира обладала невероятной историей. Сам Юра в ней никогда не жил. Квартира досталась ему по наследству от его умершей тети, в ней ничего не изменилось с тридцатых годов. Муж этой тети был высокопоставленным большевистским министром в 20–30-е годы – наркомом путей сообщения или, может быть, заместителем наркома путей сообщения. Остались его замечательные фотографии в кабинете. Квартира была насыщена всякими музейными объектами, архивами, письмами, там можно было проводить археологические раскопки. Осталось много замечательных рисунков. Министр или заместитель министра сам рисовал и раскрашивал акварелью разнообразные железнодорожные схемы, рисовал вагоны, устройство топки какой-то паровозной.

Сама тетя, то есть жена этого наркома, была оперной певицей. В какой-то момент у них испортились отношения, и вся квартира была структурирована таким образом, чтобы они могли там жить и никогда друг друга не видеть. Несмотря на это, какие-то элементы семейного ритуала все-таки сохранялись. В частности, она готовила ему еду, может быть, не сама, но она ему эту еду приносила, и поэтому дверь его кабинета была устроена так: там было прорезано окошко, а снаружи была полочка, куда она ставила еду. После этого она условным стуком стучала в окошко и уходила. Через какое-то время, когда он уже был уверен, что ее там нет, он открывал окошко, забирал еду, съедал ее, потом выставлял посуду обратно. Таких странных элементов в этой квартире было множество. В какой-то момент эта женщина пожелала избавиться от нелюбимого ею супруга. В те времена, как известно, человек, у которого появлялось такое желание, не нуждался в яде и кинжале. Достаточно было написать в компетентные органы соответствующее письмо, что она и сделала: донос на него написала. Его немедленно расстреляли, она осталась в этой огромной квартире одна, но высшие силы все-таки не одобряют подобного рода поступков, и они наказали ее, хотя наказали достаточно умеренно. Наказание состояло в том, что у нее исчез голос, и она не смогла после этого петь в оперном театре. Она не растерялась (это была очень деловая и предприимчивая женщина) и стала директором фабрики игрушек. Это обстоятельство насытило квартиру невероятным количеством совершенно бесценных с точки зрения нашего времени игрушек 20–30-х годов. В том числе елочные игрушки: набивные ватные космонавты, родившиеся задолго до первых космических полетов. Целый мир артефактов. Там было много всего другого ценного и прекрасного, например красивые мебельные предметы, красного дерева шкафы, зеркала. Несмотря на красоту этих вещей, в этой квартире было неимоверно жутко находиться. Долго там пребывать у меня не получалось никогда. Все эти вещи, весь этот интерьер – всё это было покрыто толстым слоем пыли, слоем странной патины, всё стояло затхлое, нежилое, как бы замороженное.

Такая атмосфера была очень соприродной Федоту, он чувствовал себя там прекрасно. Единственным пятачком в этой квартире, который был более или менее очищен от пыли, был пятачок вокруг компьютера. Федот настолько заботился о компьютере, что соорудил специальный куколь для него, чтобы обезопасить машину от тленного воздействия окружающей среды. Компьютер светился, а Федот всё время в диком напряжении перед ним сидел, совершенно не расслабленно, а очень-очень напряженно, чуть ли не со сведенными скулами, вглядываясь в экранчик. Это было довольно пугающее зрелище, потому что компьютер отбрасывал на его лицо синеватый свет. Часто это было единственным пятном света в этой гигантской квартире. Сам компьютер производил впечатление раздутой головы некой фантомной бабки, потому что был обвязан платками, шалями, чтобы как-то защитить его от пыли. Мне никогда не приходило в голову заглянуть Федоту через плечо. Несмотря на мрак, запустение и вот эту фигуру с неулыбчивым, освещенным светом компьютера лицом, квартира была полна людей. В этой квартире, совершенно, казалось бы, непригодной для молодежных тусовок, можно