Ужасный век. Том I - Андрей Миллер

почти без мебели — даже попытаться спрятаться негде. Они замерли возле окна: ноги Ирмы наконец коснулись пола, но Идвиг по-прежнему крепко прижимал её к себе.

Кабы враги, которые вот-вот должны ворваться сюда — сцена сошла бы за романтическую.

Голова совершенно опустела: ни единой мысли. Никакой воли. Ирма просто не могла заставить себя подумать, как теперь поступить и что будет дальше. Мураддин с длинной саблей показался в дверях: за ним протискивался другой, а следом и ещё…

Неужели вот так всё должно закончиться? Ирма вспомнила Отца Пустыни. Сейчас этому божеству скорее пора молиться, чем Творцу Небесному. В конце концов, Творец Небесный ни разу с ней не говорил.

Ну нет. Нет! Что-то должно было случиться — и оно случилось.

Так быстро и неожиданно, что лимландка не успела никак возразить, не смогла ничего сказать или сделать. Идвиг впился в её губы: короткий и грубоватый поцелуй.

— Вспоминай меня почаще, ладно?

И он вытолкнул Ирму в окно.

***

Наплясались досыта — Игги не жаловался на плохую форму, но немного запыхаться успел. Да и Гретель вся раскраснелась, а ещё пуще завелась: от неё сейчас трубку прикурить можно было.

Арджи дремал, привалившись к стене, Карл с Хуаном так и не показались, Кеннет тоже ушёл на поиски чего-то поинтереснее выпивки. Но стол занять никто не решался — их десятину в отряде крепко уважали, ведь на хорошем счету у самого Бенедикта.

Так что Игги с Гретель остались вдвоём, если не считать спящего старика. Кружки освежили, становилось всё веселее.

— Можно?.. — красавица кивнула на аркебузу.

— Конечно.

Оружие было заряжено, но пока фитиль не горит — никакой опасности.

Гретель с почтительной осторожностью взяла аркебузу в руки, внимательно осмотрела. Нежно провела ладонью по стволу, обхватила его пальчиками, увешанными золотыми и серебряными кольцами — это заставило Игги подумать известно о чём.

Волосы Гретель, не собранные ни в какую причёску, совсем растрепались в танце. Прилипли к вспотевшему лбу, обвились вокруг шеи, забрались под край платья. Голубые глаза утратили обычный холод — теперь совсем осоловевшие. Грудь, подхваченная снизу лентой, тяжело поднималась при дыхании.

Какая же она всё-таки красивая! Хоть и правду говорила: годится Игги в матери. Рядом с Гретель не было никакого желания думать про кого-то ещё.

Даже про Фархану. Как ни удивительно.

— Обожаю оружие. — произнесла она с придыханием.

— Кто же его не любит?

— Горе тому, кто не любит.

Гретель продолжала изучать аркебузу. Осмотрела замок, потрогала рычаг. Повращала в руках, любуясь отражением света на полированном дереве и матовой стали. Ясное дело, аркебуз она в жизни видала множество. Потому Игги надеялся, что Гретель интересно именно его оружие.

Она и ещё кое-чего видала достаточно. Потому Игги надеялся…

— Обожаю, да. Кто мы без оружия? Жалкие людишки в огромном злобном мире. Большие люди собирают армии, считают барыши, политикой занимаются. На нас глянь — кто мы? Грязь из-под ногтей. Ничто. Но это если без оружия! С оружием… Пуле-то без разницы, кто есть кто. Рыцари, правители, все эти бооольшие люди… ба-бах!

Она рассмеялась. Упёрла приклад в плечо, направила ствол в потолок. Нажала на рычаг, будто выстрелила.

— Ми-шень-ки. Вот они кто, когда мы при оружии. Каждый говнюк, невесть чего о себе мнящий. Лорд-хренорд, рыцарь-херыцарь… Сраная, матушку его, ми-шень-ка. Бах! Вот что мне здесь всегда нравилось: глянешь на рекрутов… Мальчики как мальчики. Выстроит Люлья новобранцев: обнять и плакать! Сопли утирают, каждый третий без сапог, через одного ещё борода не растёт. Но они берут в руки оружие — и скоро превращаются в мужчин. Как ты.

Было приятно, что она видела в Игги мужчину. Сам десятник ещё не в полной мере ощутил себя таковым.

— Сколько людей ты убил, Игги?

— Ну… я не знаю, честно говоря.

— Понятное дело. Но мне кажется, что уже достаточно. Ладно, а кого последним?

— Человека Мансура в Фадле. Ну… в том доме.

— Застрелил?

В подобревших было глазах цвета льда опять сверкнул тот тёмный огонёк. Кровожадный. Ей точно нравились такие истории... Самое время угодить, хотя Игги не привык хвастаться подвигами. Их на счету-то водилось всего ничего.

— Нет. Мечом убил.

— А как именно?

— В смысле?

Гретель положила аркебузу на стол, отхлебнула вина. Потом придвинулась к Игги, закинув ногу за ногу. Юноша старался смотреть ей в глаза, но выходило так себе — взгляд упорно опускался ниже, тут уж ничего не поделаешь. Естественно, Гретель это заметила. И ничуть не возражала против такого внимания: скорее даже подначивала.

— Ну расскажи мне, как? Голову ему снёс? Кишки выпустил? Расскажи. Хочу подробности!..

И в чём такой женщине откажешь?

— Ну, проткнул. Голову. Так получилось: меч ему прямо в рот попал.

— Ух ты!

Гретель вытащила из-за пояса кинжал: длинный и широкий, с круглой гардой. Оружие довольно серьёзное — большинство обозных жён носили клинки поменьше. Гретель глядела на лезвие: быть может, рассматривала своё отражение. А потом поднесла остриё к губам.

— В рот, говоришь. Звучит прям-таки… волнующе. Никогда такого не видела.

— Оно не то чтоб красиво вышло…

— Я ж и не сказала: «красиво». Я сказала: «волнующе». Ты такого слова не знаешь, что ли?

— Ну почему, знаю.

— Ну вооот…

Гретель запрокинула голову, прикрыла глаза. Остриё кинжала скользнуло вниз — от губ к подбородку, по шее, затем к груди. Легко, едва-едва продавливая кожу, но на самой грани того усилия, когда причинило бы порез. Игги не мог оторваться от этого движения.

Острая, холодная сталь на нежной, горячей коже. Великолепно.

— А я последнего вот этим кинжалом колола. Тоже в Фадле. Говнюк среди трупов прятался, ты представляешь? Вообще-то он не так умер. Башку ему разбила в итоге. Бух! И мозги туды-сюды. Такое-то ты всяко видал.

— Слушай, а как ты попала в отряд?

Поди объясни, зачем Игги задал такой вопрос. Просто вдруг в голову пришло. У самого-то об том не водилось интересной истории, потому вечно всех спрашивал.

Гретель нехотя приоткрыла глаза.

— Не от хорошей жизни, милый. Дерьмовая история. Может, когда-нибудь расскажу... Давай не сейчас, ладно?

— Ладно-ладно. Извини.

— Не за что извиняться. Кому извиниться стоило, те уже… извинились. Ублюдки. Не важно. Это было очень давно.

Она убрала кинжал, взялась за кружку и мило сморщила носик: