Завет воды - Вергезе Абрахам

По настоянию Ленина и с благословения старшей сестры они выходят в тенистый двор и усаживаются на лавочку. Высыхающие листья раскидистого дуба над их головами тихо шуршат, как рис, который пересыпают в корзинку. Глаза Ленина скользят вдоль ветвей до самых кончиков. Он разглядывает небо.

— Если бы здесь можно было спать, я бы согласился, — говорит он.

Мысли его нисколько не замедлились. Они скачут, как горные козлы с уступа на уступ, как будто слов накопилось очень много. Он рассказывает, что в последние два года он и немногие оставшиеся товарищи были нежеланными гостями для сельских жителей, крестьянам больше нельзя было доверять — людям, за интересы которых они сражались.

— Деньги, обещанные за нас, — слишком заманчивая цель. Крестьяне, ради которых я готов был умереть, могли продать меня с потрохами. (Отряд все больше времени проводил в джунглях, погружаясь во все большее разочарование.) Ты знаешь, что грибок под названием «пузырчатая гниль» сделал для классовой борьбы больше, чем все наксалиты вместе взятые? Он уничтожил чайные плантации. И хозяева оставили землю туземцам. Это ведь изначально была их земля.

Ленин рассказывал, как необъятность джунглей заставила замолчать его и товарищей, они почти не разговаривали даже друг с другом.

— Старый туземец из Ванаяда научил меня перебрасывать камень, привязанный к тонкой бечевке, через нижнюю ветку самого высокого дерева. Потом, привязав к бечевке прочную веревку, я мог перебросить ее через ветку и сделать петлю для тела. Он показал мне особый узел, секретный, который позволяет подтягиваться потихоньку наверх, — веревка закрепляется, и ты не сползаешь. Это схватывающий узел, ему трудно научиться, он передается в туземных племенах из поколения в поколение. Люди думают, что наследство — это обязательно земля или деньги. Тот старик передал мне свое наследство.

Беглый Ленин поднимал себя этой туземной лебедкой к звездам. Он целыми днями жил в кронах деревьев вместе с грибами, жуками-древоточцами, крысами, певчими птицами, попугаями, а иногда и циветта составляла ему компанию.

— У каждого дерева свой характер. И у них другое чувство времени. Мы думаем, что они молчат, а им просто требуется много дней, чтобы закончить слово. Знаешь, Мариамма, в джунглях я понял свою слабость, несовершенство, свою человеческую ограниченность. Я постоянно был поглощен какой-нибудь навязчивой идеей. Потом другой. Затем следующей. Бесконечно идти по прямой. Стать священником. Потом наксалитом. Но в природе одна-единственная идея — это неестественно. Или, точнее, одна-единственная идея — это и есть сама жизнь. Просто быть. Жить.

Мариамма слушает, обрадованная, но и немного обеспокоенная его мыслями.

Старшая сестра присылает им ужин, с особым лакомством — мороженым.

— Мариамма, знаешь, что самое вкусное в жизни я ел? Я часто об этом вспоминаю. «Ройял Милс» в Махабалипурам. Однажды я опять свожу тебя туда. В ту же самую комнату.

— Обещаешь?

Ленин кивает. Берет ее ладонь и целует, не сводя взгляда с ее лица, словно стараясь его запомнить.

— Я не хотел портить наш вечер, — вздыхает он. — Но пока тебя не было в палате, сообщили, что завтра меня передают полиции Кералы. Меня перевезут в тюрьму, в Тривандрам.

Нет, не горечь, а дикий первобытный страх охватывает ее. Страх за его жизнь — точно такой же, как перед операцией.

— Мариамма? — встревоженно смотрит Ленин. — Что с тобой?

— Мне страшно, грустно — чего ты ожидал? И я злюсь на тебя. Да, я понимаю, что уже поздно. Но если бы ты не настоял на том, чтобы быть… быть Ленином, у нас могла получиться жизнь.

Прежний Ленин начал бы возражать, упрекать, что его не так поняли. Этот новый покаянно отводит глаза, и ей становится стыдно. Она гладит его по щеке.

— Но, с другой стороны, если бы ты был хорошим мальчиком и стал священником, я, наверное, решила бы, что с тобой слишком скучно.

— А теперь, когда я бандит, я неотразим?

Такой Ленин ей нравится. Нет, неправильно. Она любит его. Как бы сильно они оба ни изменились, личность формируется в возрасте десяти лет — такова ее теория. «Эксцентричную» составляющую вырезать нельзя. Зато, наверное, можно научиться справляться с ней.

— Мариамма, я знал, что тогда, в Мадрасе, мы попрощались навсегда. Но я все равно вел с тобой воображаемые беседы. И складывал мысли в специальный мысленный чемодан, чтобы когда-нибудь… Я хочу сказать, я никогда не отказывался от тебя. Не мог. И вот я здесь — живой. И смогу видеться с тобой. Потому что ты будешь знать, где меня найти…

— В тюрьме! — с горечью бросает она. И не сдерживает слез.

— Мариамма, ты же понимаешь, что не должна ждать меня? — Нотку беспокойства в голосе не скрыть.

— Ой, перестань, ладно? Я плачу, потому что мне будет тяжело. Но совсем не так тяжело, как тебе. Да, я хотела бы, чтобы нам не пришлось ждать. Но теперь, когда я тебя нашла, ты что, вправду думаешь, что я тебя отпущу?

Еще одну ночь она проводит на стуле рядом с ним, опустив голову на кровать Ленина, сжимая его руку. С восходом солнца она подскакивает, она на грани срыва. Ленин неестественно спокоен. Все в палате понимают, что происходит.

В десять утра в сопровождении двух констеблей прибывает инспектор Мэтью из особой оперативной группы полиции Кералы, башмаки полицейских молотами грохочут по кафельному полу. Инспектор — крупный хмурый мужчина с пышными усами. Вся его фигура, от фуражки до начищенных коричневых ботинок, до пучков волос, торчащих из ушей и на костяшках пальцев, излучает угрозу. Мариамма, вся дрожа, встает.

Ленин поднимается с кровати и выходит навстречу инспектору, плечи его отважно расправлены, но вид такой, что, кажется, дуновение ветра может сбить его с ног. От взглядов, которыми обменялись эти двое, у Мариаммы холодеет кровь: схлестнулись два давних врага, каждый из которых мечтает вырвать сердце другого, жаждет мести за все, что ему причинили. Но сдаться решил Ленин, и мимолетное сопротивление, мелькнувшее в его глазах, исчезает, словно и не бывало. Что лишь распаляет ненависть во взгляде инспектора, он сжимает кулаки. Мариамма уверена: не будь здесь свидетелей, инспектор в кровь избил бы Ленина, прежде чем забрать.

Когда на него надевают наручники, Ленин не противится. Инспектор рявкает, чтобы ноги арестованному тоже заковали, и Мариамма возмущенно открывает рот, но старшая сестра успевает раньше:

— Инспектор! — От этого голоса у интернов слабеют колени, а стажеры могут запросто обмочить штаны. — Вы нервируете моих пациентов! Ваш арестант перенес операцию на мозге, это вы понимаете? Вы что, думаете, если он решит бежать, вы не сумеете его догнать? (Инспектор скукоживается под испепеляющим взглядом. Кандалы исчезают.) Я передаю его вам в хорошем состоянии, — продолжает сестра. — И будьте любезны сохранить его таким же.

Снаружи ждет фургон. Мариамме позволили проводить Ленина. Задняя дверь открывается, демонстрируя два ряда лавок вдоль стен. Старшая сестра, не спрашивая разрешения, укладывает в фургон подушку и одеяла вместе с большой бутылкой воды, потом произносит над Ленином молитву и благословляет его. Пока констебли не затолкали Ленина внутрь, Мариамма обнимает его, чувствует ледяной металл наручников. Ленин нежно целует ее в лоб. И шепчет:

— «Ройял Милс», отель «Маджестик», ма! Не забудь. И в этот раз прихвати купальник. Я приеду за тобой. Будь готова.

глава 79

План Господа

В течение первого месяца свидания заключенным не разрешены. Для Мариаммы долгое ожидание сродни пытке. Как назло, каждый из пациентов «Тройного Йем», похоже, в курсе ее дел. И дня не проходит, чтобы кто-нибудь не сказал: «В тюрьме нормально кормят, хотя бы раз в день. Поди плохо?» Сборщик кокосов с глубокой рваной раной на лбу вещает из-под хирургической салфетки:

— Если б я попал в тюрьму, не пришлось бы карабкаться по пальмам. А еще там учат разным полезным вещам — шить, например.