Наполеон Бонапарт - Альберт Манфред

Весьма трудной, острой, таившей множество подводных камней, была польская проблема; здесь опасность резкого расхождения взглядов и стратегических планов была особенно велика. Восточный вопрос — проблемы Восточного Средиземноморья, проблемы турецких владений, наконец, прикрываемый дымкой недоговоренности, всегда отодвигаемый вопрос о Константинополе, с давних пор притягивавший внимание и Бонапарта и Александра I, — был не только предметом взаимного интереса, но и полем возможного столкновения противоположных замыслов и планов. Исследования А. Р. Иоаннисяна о соперничестве и борьбе европейских держав в Иране в начале XIX века[895] и А. Ф. Миллера о турецком вопросе во взаимоотношениях России и Франции в ту же эпоху, и в частности в период Тильзита[896], внесли много ценного, нового в освещение восточного вопроса. К названным трудам мы и отсылаем читателей, не имея возможности по условиям места раскрыть все эти проблемы по существу.

Было немало и других спорных вопросов более частного характера.

Важнейшие документы, относящиеся к тильзитским переговорам, были опубликованы[897], и то, что сохраняется в архивах, не меняет уже известной в главном картины. Опубликованная переписка Александра и Наполеона в дни Тильзита, наконец, самый текст тильзитских соглашений показывают, какой широкий круг сложных и трудных проблем удалось обсудить и решить во взаимоприемлемой форме в столь короткий срок. Обе стороны проявили готовность к взаимным уступкам и волю к соглашению. Удивляться следует не тому, что в Тильзите выявилось много трудных проблем, — иначе и быть не могло, ведь там обсуждались все вопросы мировой политики тех лет, — а скорее тому, что так скоро, почти за неделю, была найдена почва для соглашения.

Александр пересмотрел свой взгляд на проблему союза с Францией; Наполеон изменил свои планы в отношении Пруссии. Компромисс был найден; дух согласия, господствовавший в Тильзите, преодолевал препятствия. Через пять дней после начала переговоров стали уже отчетливо проступать очертания достигнутого соглашения. Талейрану и Куракину оставалось лишь придать должную юридическую форму соглашению о мире и союзе двух держав. Основные документы: русско-французский договор о мире и дружбе, отдельные и секретные статьи, русско-французский договор о наступательном и оборонительном союзе — были подписаны 25 июня (7 июля) 1807 года и ратифицированы через два дня[898].

Выпить до дна чашу унижений в Тильзите пришлось лишь Пруссии Гогенцоллернов. По-видимому, в первые дни тильзитских переговоров Фридрих-Вильгельм с присущей этой династии самонадеянностью тешил себя надеждами, что Александр, а вслед за ним и Наполеон будут руководствоваться химерическим планом союза трех — Франции, России, Пруссии, который предложил царю 22 июня Гарденберг. Но, оставаясь в дни тильзитских феерий в весьма незавидном положении, прусский король наконец понял, что о главенствующей роли в Европе нечего думать; пока что его не приглашали даже на переговоры. Тогда на помощь была призвана королева Луиза. Ее красота оставалась последним оружием, с помощью которого Гогенцоллерны защищали свой трон.

Известна знаменитая сцена первого свидания Наполеона с королевой Луизой, кстати сказать рассказанная самим Наполеоном с явным удовольствием. Прусская королева показалась Бонапарту значительно лучше, чем он ожидал: она была красива, умна, находчива. Желая быть вежливым по отношению к даме, тем более красивой, Наполеон оказал ей все знаки внимания, предоставил лучшие кареты и первым нанес ей визит. Она встретила его в парадном платье, с диадемой на голове, гордая, величественная — истинная королева. Она приехала в Тильзит, унизилась до свидания с неприятным ей человеком ради великой цели, ради служения своей несчастной родине. «Она приняла меня с трагизмом, как мадемуазель Дюшенуа[899] в Химене. Государь! Справедливость! Справедливость! Магдебург!»[900] — так изображал Наполеон их первую встречу. Он был озадачен этой непредвиденной тирадой в стиле классической трагедии и не знал, как остановить королеву. В одну из драматических пауз ее взволнованного монолога он подвинул стул и тоном галантного кавалера предложил ей сесть. Человек практического склада ума, он резонно полагал, что сидя труднее продолжать речи Химены, чем стоя: сидячая поза не предрасполагает к риторике. Но королева отвергла эти любезности; она продолжала взволнованную речь о страданиях и бедствиях своей родины, о славе Фридриха Великого, о воспоминаниях об этой эпохе, увлекших Пруссию на путь, за который она так жестоко расплачивается. Улучив еще одну паузу в каскаде обвиняющих слов, Наполеон спросил ее деловито-любезным тоном: «Какое чудесное платье! Скажите, это креп или итальянский газ?» Он стремился к «снижению стиля», к переключению беседы в иной жанр; частично ему удалось этого достичь.

За обедом королева сидела между двумя императорами, соревновавшимися в любезностях. Она искусно направляла беседу, и Наполеон не мог не воздать должное ее уму и красоте. Впоследствии он признавался, что если бы королева приехала раньше, то, вероятно, ему пришлось бы пойти на уступки.

Вечером, после обеда, он преподнес королеве розу. Она сказала, что согласна ее принять лишь в обмен на Магдебург. «Но ведь розу предлагаю я, а не вы», — отчитал Бонапарт. Луиза не осталась в долгу. Когда в следующий раз, за столом, Бонапарт подшутил над ее тюрбаном: «Прусская королева носит тюрбан. Кому она хочет сделать приятное? Во всяком случае не русскому императору, воюющему с турками», королева тут же парировала шутку. «Вероятно, — холодно сказала она, — я хочу сделать приятное вашему мамелюку Рустану». Наполеон был в восторге от нее[901]. «Прусская королева действительно очаровательна; она кокетничает со мной, — писал он Жозефине, — но не ревнуй; все это скользит по мне, как по клеенке. Мне стоило бы слишком дорого ухаживать за ней»[902].

Последний род оружия, введенный Гогенцоллернами в бой, — чары королевы Луизы — не дал ощутимых результатов. Наполеон был в большей мере склонен считаться с желанием своего союзника. Благодаря настояниям Александра Пруссия сохранилась на европейской карте. Но подписанный 9 июля договор с Пруссией, составленный торопливо, небрежно, как бы на ходу, был для побежденной стороны ужасен. Пруссия была отдана на милость победителя. Он мог с ней делать что хотел. Французские войска оставались на территории Пруссии до тех пор, пока не будет выплачена полностью контрибуция. Но как могла Пруссия избавиться от ига оккупации, если в тексте договора не была даже определена сумма контрибуции? С завязанными глазами Пруссия должна была следовать за колесницей победителя до тех пор, пока он не смилостивится — не определит окончательно размера дани.