Добрым демоном и револьвером - Харитон Байконурович Мамбурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В романах и сагах такое обычно не пишут. Все враги молоды и дерзки, закоренелые негодяи… или, как минимум, исконные враги защищаемой героем страны. Грубо говоря — их не жалко, они лишь алые цветы на пути победителя, без которых это будет просто пресная тропка. Мне же потом будет жалко всех. Солдат, отдавших свои жизни ради такой мелочи, как вороватые матримониальные планы некоронованного братца. Этих старичков, банально исполняющим свой долг так, как они его себе представляют. Тех, кто сидит в доме — тоже, ибо они тоже будут совершенно ни в чем не виноваты.
Нет никаких высших целей. Нет общего блага. Есть лишь свары уродов, которым не хватает того, что у них есть. Власть с ограничениями… пресна.
С другой стороны, у власти без ограничений страшная аллергия на запах пороха.
Мне оставалось пройти дом насквозь через внутренний, богато засаженный зеленью дворик, но… я свернул в правое крыло здания. Там чувствовалась слабая, но очень знакомая пульсация ауры. Оставлять эту неподвижно сидящую точку за своей спиной я не собирался.
Она сидела посреди большого зала на коленях, в светло-голубом кимоно. Видимые участки кожи и лица почти не отличались по цвету от одежды, тени под глазами делали её похожей на чрезвычайно человекоподобного барсука. Красиво… но все портила оскорбительно черная катана в ножнах, лежащая около ног девушки.
— Паршиво выглядишь, — выдохнул я, рассматривая белую как мел Цуруму Шино, которую кто-то запер посреди территории, на которой работало с десяток ЭДАС-ов.
Она метнулась ко мне со скоростью молнии, хамски нарушая все известные мне законы физики и анатомии. Человек, длительное время сидящий на коленях, просто не смог бы за долю секунды вскочить и буквально растечься в пространстве, оказываясь возле меня с уже поднятым для удара мечом.
Удар.
Под кончик ножен катаны я подставил правую руку, чуть вывернув её таким образом, чтобы основной удар пришелся на пристегнутый к предплечью нож. Сила самого удара была невелика, но сомнений в том, что я потерял бы сознание, не было. Цурума была профессиональным телохранителем.
А я — скотиной.
Девушка сделала несколько крошечных шагов назад, не сводя с меня выпученных глаз. Одновременно с её ударом, я выбросил вперед ногу, впечатав толстый английский каблук прямиком в тренированный живот Цурумы… и к такому тот готов не был. Шино судорожно сглотнула, теряя долю секунды на возобновление контроля за дыханием, но я уже был слишком близко.
Хук прямиком в правое ухо, показавшееся из-за пурпурных волос. Шино уносит влево, она топает ногой, пытаясь сохранить равновесие, но тут же получает от меня еще и лоу-кик по правой ноге. Та подламывается, заставляя девушку встать на колено, и я тут же бью её вновь, снова в голову, но на этот раз коленом правой ноги. Шино падает на пол, я подскакиваю к ней, нелепо раскорячившись, и бью уже левой ногой. Не по человеку, по мечу. Катана с жалобным звяканьем улетает в угол комнаты, а я хватаю темно-пурпурные волосы, поднимая за них с пола свою бывшую телохранительницу. Та машет скрюченными руками, которые на секунду вспыхивают неестественным пламенем, немного опалив грязевую корку на моем костюме.
Удар лбом в переносицу. Сильно, от души, от всего скопившегося раздражения, от образа мертвого Азата ибн Масаваля Исхака Аль-Батруджи. Повтор, повтор, повтор. Отшвырнуть тело от себя.
Взять в руку меч.
Прошлый, «первый» и современный я, умер бы на месте от позора. Бить находящуюся на грани потери сознания девушку, бить по-взрослому, жестоко, за то, что сделала, скорее всего, не она — это ужас, кошмар и беспримерная подлость.
Как бы ошибся тот наивный дурачок.
Подойдя к еле шевелящейся Шино, я ударил ее по ребрам ногой. Сильно. Зло. Ее скрючило еще сильнее. Кажется, теперь можно. В моей руке блеснуло лезвие ножа-«бабочки». Несколько резких движений, вызвавшие глухие яростные вскрики, показали, что все принятые мной меры предосторожности оказались не зря.
Взгляд лежащей с перерезанными сухожилиями японки был полон чего угодно, но не бессилия. Аккуратно и быстро перетянув нанесенные раны, я перевернул Цуруму на спину. Взглянул в глаза, полные… да чего там только не было…
— Сначала… — сказал я ей, пытаясь выудить грязный портсигар, — … сначала я планировал прострелить тебе колени. Чтобы ты могла весь остаток жизни гордиться тем, какой хорошей и правильной служительницей своих господ ты была. Рожала бы новых Цурума, воспитывала бы их, жила бы спокойной и тихой жизнью… Маленькая идиллия для отработанного материала.
Воевать с портсигаром пришлось всерьез. В этих землях была какая-то особая грязь, сделанная из такой хижина, наверное, тысячу лет простоит. Наконец, упорство и озверение давно желающего курить человека преодолело косную материю, и белоснежно-белый патрончик, болезненно-чистый на моем фоне, закувыркался в воздухе. Сделав резкий змеиный рывок лицом вперед, я умудрился поймать фильтр зубами. И этот ловкий юноша не смог уберечь задницу от пинка японского простолюдина? Да вам показалось!
Затяжка. Хорошооооо.
— Зачем… пощадил… материал?
— А я тебя и не пощадил, — пожал плечами я, чувствуя, как по одежде сыпется сухая грязь. Взглянул на лежащую девушку. Ухо Шино расцветало шикарнейшим пламенным цветом, начиная всерьез конкурировать с волосами, — Живи, как умеешь, гордись тем, что ты безотказный инструмент многих хозяев. Спасибо за урок, Цурума Шино-сан.
Говорить правду ей я не собирался. Не заслуживают вещи знать о том, что кто-то их ценит и считает людьми. О том, как я собираюсь воспользоваться последствиями отданных ей приказов, я тоже не собирался распространяться. Удел вещи — лежать и ждать, пока она вновь будет востребована. Перерезанные сухожилия Цуруме залечат быстро, две-три недели и будет скакать, как молодая козочка. Зато сейчас она безобиднее котенка.
Сунув теряющей сознание японке в рот кляп, я, неспешно и тихо ступая, направился к финишу моего короткого нелепого штурма. Последней сигаретой очень хотелось насладиться сполна.
Не вышло!
Увидев ярко очерченную тень на фоне белой стены из вощеной бумаги, я чуть не проглотил окурок от удивления. Крупный и рослый человек стоял внутри закрытой комнаты, направив ясно угадываемый револьвер прямиком на… дверной проём? Бумага настолько чётко показывала стоящую фигуру, что я без малейшего труда увидел, как трясется сжимающая пистолет рука. Всё остальное у бдительного стража содрогалось тоже,
