Клан Кеннеди - Лариса Дубова

Похоже, что у первой леди произошло какое-то смещение памяти: ведь пока ни о каком торге речь не шла — условия компромисса касательно Кубы стали созревать через несколько дней после этой встречи, в переписке Кеннеди и Хрущева. Так что скорее всего эти слова были произнесены Кеннеди позже и в другой обстановке.

Через много лет в своих мемуарах А.А. Громыко пытался оправдать свою ложь, вместо того чтобы обосновать ее высшими государственными соображениями. Крайне неуклюже он писал: «Президент спросил у меня, имеют ли русские наступательное оружие на Кубе, и я сказал: никакого наступательного оружия на Кубе нет. Если бы он спросил меня прямо о ракетах с ядерными боеголовками, я сумел бы дать достойный ответ». И еще раз: «На всем протяжении беседы Кеннеди, вопреки некоторым имеющим хождение на Западе утверждениям, ни разу не поднял вопрос о наличии на Кубе советского ракетного оружия. Следовательно, мне и не надо было давать ответ, есть ли такое оружие на Кубе или нет»{843}. Но в своих воспоминаниях бывший министр просто вводил читателей в заблуждение. Об этом свидетельствует стенографическая запись беседы. Кеннеди прямо поставил вопрос, помнит ли советский министр его прежнее заявление, что Соединенные Штаты не потерпят советских наступательных ракет на Кубе. То есть слова «наступательные ракеты» были произнесены. Министр же в ответ заверил, что он помнит это заявление и что никаких ракет подобного типа на Кубе нет. Иначе говоря, и в ответе фигурировали те же самые ключевые слова.

Можно было говорить все что угодно, но на столе Кеннеди лежали злосчастные фотографии, и только огромным усилием воли он принудил себя не швырнуть их Громыко. Встреча советского министра с американским президентом оказалась безрезультатной. Она только усилила раздражение и опасения Кеннеди по поводу намерений советской стороны. Профессор Гарвардского университета Томас Шеллинг на конференции, проходившей на курорте Хокс-Кей (Флорида) в марте 1987 года, иронично комментировал: «Громыко, вероятно, знал, что происходило на Кубе, и он, вероятно, думал, что Кеннеди знает об этом, он также по-видимому думал, почему Кеннеди не поднял об этом вопрос, и всё это показывало джентльменское отношение к делу»{844}.

Тотчас после того как Громыко покинул Овальный кабинет, Кеннеди пригласил ожидавших в приемной М. Банди и Роберта Ловетта, являвшегося министром обороны в правительстве Трумэна. Ловетт вспоминал: Кеннеди «усмехнулся и сказал, что он должен сообщить о том, как Громыко всего лишь за десять минут до этого в этой самой комнате произносил такую откровенную ложь, которую он прежде никогда не слышал… В ящике моего стола лежали фотографии, и у меня был огромный соблазн извлечь их, чтобы показать ему»{845}.

Создается впечатление, что в размещении советских ракет на территории Кубы с самого начала был значительный элемент своего рода «рыночного запроса», так как в беседе с президентом, а затем и с госсекретарем Раском Громыко, вроде бы между делом, но в связи с советской базой на Кубе, затронул вопрос об американских базах за пределами США, в частности находившихся в непосредственной близости от границ СССР. Было ясно, что речь прежде всего идет о базе, размещенной на территории Турции, ибо другими странами, где размещались военно-воздушные базы США, являлись Великобритания и Италия. Американским руководителям давалось понять, что могут быть начаты переговоры по поводу взаимного отказа от баз на Кубе и в Турции.

Очевидцы рассказывали, что Хрущев особенно болезненно, и не без основания, относился к размещению американских ракет в Турции. Своим гостям на даче в Ореанде под Ялтой он нередко давал полевой бинокль и просил посмотреть в южном направлении. «Что вы там видите?» — требовательно спрашивал Никита Сергеевич. «Водную гладь», — обычно недоуменно отвечали посетители, иногда добавляя, что они видят корабль. Отбирая у них бинокль, советский руководитель недовольно произносил: «А я вижу американские ракеты, нацеленные на мою дачу!»{846}

Пока, однако, внутриполитическая обстановка в США, до предела напряженная, не была благоприятной для перехода к дипломатическим разговорам по существу.

Кеннеди решил действовать жесткими методами, но оставлявшими место для предварительных переговоров и принятия компромиссных решений. 22 октября он проинформировал бывших президентов Г. Гувера, Г. Трумэна и Д. Эйзенхауэра как наиболее почтенных государственных деятелей в прошлом о планируемых им санкциях. В этот же день его посетили 22 конгрессмена, считавшихся наиболее авторитетными, которым Джон поведал о сути предполагаемых действий.

Этой встречей президент не был удовлетворен, ибо присутствовавшие сенаторы и члены палаты представителей в один голос настаивали на прямом военном действии против Кубы. Когда законодатели покинули Белый дом, Джон заметил присутствующим советникам: «Вся беда в том, что стоит собрать группу сенаторов, как среди них начинает доминировать самый смелый, требующий твердой линии. Так произошло и теперь. Но стоит поговорить с ними поодиночке, как выяснится, что они более разумны». Правда, тут же Джон со свойственным ему юмором, который в данном случае выглядел страшновато, заявил советникам, что мир надо сохранить хотя бы потому, что для всех не хватит места в убежище Белого дома{847}.

Вслед за этим президент обратился по радио и телевидению к американскому народу, передав перед этим послу СССР А.Ф. Добрынину текст выступления вместе с посланием Н.С. Хрущеву по этому поводу. В заявлении Кеннеди объявил во всеуслышание о намечаемых им действиях. Речь, продолжавшуюся 17 минут, смотрели и слушали не менее ста миллионов взволнованных американцев, самая большая, по оценке и тогдашних наблюдателей, и последующих авторов, аудитория, которая собиралась у телевизоров и радиоприемников до того времени. Говорил президент медленно, не скрывая волнения и своей крайней утомленности, в какой-то мере играя на публику, ибо спрятать далеко вглубь своего сознания и усталость, и волнение он умел великолепно. Кеннеди говорил: «Это тайное, стремительное и невиданное наращивание коммунистических ракет — рассчитанная провокация и неоправданное изменение начальной ситуации, с чем наша страна никак не может примириться». На Кубе, продолжал он, создана база «для нанесения ядерного удара по Вашингтону или любому другому американскому городу».

Впрочем, географическое пространство возможного нападения было несколько сужено, так как названа была только юго-восточная часть страны. Объявив о введении строжайшего контроля с целью не допустить ввоза на Кубу наступательного оружия, президент сообщил, что он потребовал срочного созыва Совета Безопасности ООН, чтобы под его контролем в ближайшее время осуществить вывоз с Кубы всех видов оружия такого рода. Выступление завершилось словами: «Мои сограждане, пусть никто не сомневается, насколько трудна и опасна ситуация, в которой мы должны действовать. Никто не может точно предсказать, как пойдут дела в дальнейшем и каковы будут цена и жертвы. Нам предстоят многие месяцы самопожертвований и самодисциплины — месяцы проверки нашего терпения и нашей воли… Но величайшая опасность состояла бы в том, если бы мы ничего не делали»{848}.