Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса - Jamique

— Ты что, действительно не понимаешь? — упавшим голосом спросил он.

— Что именно? Объясни.

— Я не могу уйти.

— Ты только что хотел.

— Хотеть и мочь — разные вещи, до тебя это доходит?!.. — он развернулся, стиснул зубы, сжал кулаки. — Я хочу уйти. И никого из вас больше не видеть. Но я — не могу — жить — сам. Пока, по крайней мере. Я попал на этот корабль не через дверь и не на стоянке. Я вылетел через Великую Силу… я труп. Здесь. Давно. Если я останусь один. Велик шанс быть втянутым. Раствориться. Обратно. Ты что-то сделала, — голос звучал отрывисто и глухо. — Сначала притянула. Вы. Все. Притянули. Теперь образовала дыру. Мне кажется. Только рядом с тобой. С вами. Мне пока… не грозит. Я не хочу. Обратно.

На него смотрели тёмные глаза.

— Какой же ты нейтрал? — сказала Рина. — Ты только что озвучил, на чьей ты стороне. На стороне тех, кто против Силы. И обозначил, кто тебя сломал. Те, кто ей служит. Видишь, как просто.

Он молчал. Она не торопила, поглядывая то на голографическую страницу звёздного неба, то в пустую темь экрана.

— Ненавижу, — сказал он тихо.

— Что?

— Зависимость от тех, кого я ненавижу.

— Да?

— Если я не буду с вами, то растворюсь в Силе. Я ненавижу — вас.

— Нас или Силу?

— Вас. А Сила… безлична. И… опасна. Она… растворяет. Это не ненависть. И даже не страх. Это… нутряной ужас. Что ты об этом знаешь, ситиха!..

— Ну, может, узнаю. А что касается ненависти — так это не важно. Если бы каждый отряд объединяла пылкая и неистовая любовь… Это была б групповуха.

Рина потянулась.

— К планете Эдьгир мы выходим через три стандартных часа, — добавила она обыденным тоном. — Готовься, рыцарь. Там будут все. В конечном счёте. Говорят, — она улыбнулась, — что это удивительно щедрая планета. Почти курорт.

— Хорошо, — сказал он. — Ладно.

Повернулся спиной. Аккуратно вышел. Кажется… всё получилось.

Наши маленькие игры, виртуальные фронты…

ПРОМЕЖУТОК МЕЖДУ КАРТИНАМИ

Я — это я

Лорд Вейдер

Отстегнуть крепления от маски. Осторожно снять маску и шлем. Неторопливо стянуть перчатку с руки. С той, что осталась своей. Что бы там ни плели легенды и анекдоты. Сжать и разжать пальцы. Взглянуть на ладонь. Тонкая сетка линий и складок. Жёсткая кожа. Рука взрослого человека. Сколько, всё-таки, с ним.

Прослужила.

А потом поднять голову и посмотреть в серебристость стекла. И проверить то, что ощущал без проверки. Ну, здравствуй. Вейдер, Дарт. Я. Сам. Как, однако, бывает. Как разительно, буквально за несколько часов, меняется лицо. Даже не вглядываться. Взглянуть. Просто.

Изменения заметны.

И что испытать по этому поводу? Радость? Бешенство? Боль?

Столько лет держать в узде разваливающуюся плоть. Не самому. Сам так и не научился. Не получилось. Не смог. Выползти из-под грани смерти, чтобы вести жизнь ожившего трупа. Забавно. Хороший термин. Точный. Плоть расползалась без внешней поддержки. Он никогда раньше об этом не думал. Ассоциации не для вдумчивых ночей. Понять — жить с этим. Но какой иной термин подходит для тела, в котором необходимо поддерживать должный процент образования новых клеток — извне?

Избранный. От Великой Силы.

Весело. Учитель обрисовал положение дел со скрупулёзной точностью. Учитель знал, что делал. Когда прошёл первый приступ бессильного бешенства, включилось упрямство. Цель: преодолеть.

Назло всему миру. И самому себе назло.

Именно тогда, когда стало окончательно ясно, что, не смотря на все усилия медицины и форсы, его организм не в состоянии самостоятельно функционировать, и лучше не будет, его гордость выбрала: жить. С помощью императора, как аппарата Силы. С костылём медицинской камеры в каждой резиденции, на каждом корабле. Тем не менее, он завоевал галактику. Стал символом империи. Учил форсьюзеров. Выпустил учеников. Был правой рукой императора без скидок на болезнь. И гордость его удовлетворилась тем, что привязанность императора основывалась не на сентиментальном чувстве. Он был ему необходим. Второго такого соратника — не найти. Соратника, собеседника, друга.

Всё не то.

Оплатить в полной мере возможность дышать. Чтобы ни капля силы императора не пропала даром. Но всё-таки, двадцать пять лет, на искусственном аппарате. Устал. Он, который знал: он сильнейший в галактике. Вдруг. Оказаться перед фактом непрошибаемого потолка. Того, что согнул и поставил на обрубленные колени.

Потому и произошёл срыв. Результат накопленной усталости, стимулированный внешним раздражителем в виде замаячившего сына. Это было всего-то — попыткой сбросить усталость. Отвлечься. Нашёл себе паллиатив. Как будто можно было что-то изменить.

Проблема осталась всё та же, и никуда не исчезла. Невозможность. Тупая невозможность. Физическая. Никакой сын не поможет. Надо справляться самому. С тем, что с ним происходит. С мыслью о неизлечимости болезни. С мыслью о том, что с болезнью надо жить. Не смиряться, продолжать искать выход, именно выход, не отвлечение на что-то. Понял, разобрался, расставил приоритеты. Осознал, что ему нужен мир, в котором правят такие, как он и император. А не такие, как сын. Понял, что делать дальше. И сделал то, что наметил.

И. Вдруг.

Когда уже мысли не было. Когда вдруг, изо всех щелей, попёрла какая-то пена и мразь, когда нечто там — не сориентировалось и от неожиданности перед тем, что он сделал (или не сделал?) всплеском выдало себя… Додавить неудавшуюся марионетку — и в пылу нападения налететь мордой на кулак.

На убийцу. Ринке поставили много разумных блоков, но никогда не ломали природу. Когда можно не убивать — не убивай. А вот связку: опасность — уничтожение — не трогали пальцем. На угрозу жизни — она убивала. Доубивалась. Сделала то, да чего б не додумались мозги: ударила по Силе. Вбито правило: отрезать от Силы — сделать беспомощным. Форсьюзер без Силы слеп, глух и инвалиден. Ринка не думала об этом. Ударили — ударила в ответ.

И оказалось, что напавшая сила — та же, что равномерно давила на него в течение многих лет. И эта сила была, похоже что — Великой. Без которой якобы не могут. И которая даёт способности и жизнь.

Великая Сила, которая уничтожала.

За один день они оказались в новом, незнакомом мире. В мире, где все аксиомы лживы. В мире, который надо исследовать заново. И заново их выводить.

А возможно, создавать.

Потому что вот оно, в зеркало посмотри.

Буквально за несколько часов его состояние улучшилось настолько, что он почти может дышать.

Он чувствовал это каждой клеткой организма, и зеркало говорило ему о том же.

Свобода. Торжество.

И — горький привкус на языке. Горечь жизни.

Миг — и ты инвалид. Миг — и новая случайность сбивает предохранитель и запускает регенерацию тела. Так, что её бешеный темп даёт через месяц как минимум гарантию полноценной жизни.

Раз. Два. Случайность. Плен. Случайность. Освобождение от плена.

…Случайность?

А, собственно, почему?

Мир такой… привычный. Так много вещей, о которых не думаешь. Они очевидны. Родиться, жениться, умереть, оставить свой след, детей или дело, любить и совершать… что?

Пожертвовать императором в пользу сына. Пожертвовать сыном в пользу императора… Забавно. Вейдер. Дарт. Решает судьбы… от его решения зависит судьба…

Интересно, насколько от поступков одного человека — зависит то, как повернётся мир? И какою властью он на самом деле обладает? И… чем её глушит? Сам.

Двадцать пять лет назад у него съехала крыша из-за жены. Двадцать пять лет спустя — из-за сына. А ведь император предлагал убить… Тогда не император, канцлер. Он высказал мысль, что нужно устранить Амидалу. Как он тогда взбрыкнул. Он её любил, пусть ныне забыл об этом, она — его жена, а тогда — мать его детей. Уже. Но именно последний факт подтолкнул Палпатина к чудовищной с его тогдашней точки зрения мысли. Дети. Он чувствовал их. Они были не только частью его жены, но и его самого. Эта часть блокировала любую агрессию, ослабляла любую защиту. Он просто не смог противостоять. Отвлекало, путало, манило, заставляло защищать, а не убивать, относиться осторожно, как к хрупкой вазе, эмоции прыгали, мысли мешались. Что произошло на Мустафаре? Поражение случилось тогда, когда вместо хладнокровного ситха перед Кеноби оказался взбудораженный муж и отец. Всё равно не додушил. Только мозги окончательно сдвинул. Чувствовать, как задыхается Амидала — не так уж страшно, а вот как задыхаются дети…

Охо… Глупо спрашивать, зачем ему была нужна эта любовь. Она была. Была. Просто. Но, к сожалению, всё оставляет следы. Связи. Следы. Набу — это Набу. Девчонка, которой не хватало своего огня. Но которая была сильной. Девчонка, которая позаимствовала его огонь. И не смогла его вынести. Девчонка, которая искала полноты бытия… и нашла смерть.