Дневник 1984-96 годов - Сергей Есин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
29 августа, четверг. Не писал несколько дней. Прошлые понедельник и вторник по восемь часов с 10 до 18 шли собеседования у заочников. Дни были нехорошие, жаркие, но я понимал, что самоуважение у наших будущих студентов начинается с серьезности вопросов, которые мы им задаем. Они должны попасть в институт через определенные интеллектуальные трудности, должны почувствовать себя молодцами. Я иногда сам удивлялся себе, как могу я, не умолкая, пропускать, одного за другим, по полсотни человек в день. Каждый раз приходилось мне заново строить свой сюжет, выяснять бытовую, нравственную и творческую сторону характера абитуриента.
Один из парней был прошлогодний. Я спросил его: на чем вы сломались в прошлом году? Он ответил: на Сергее Николаевиче Есине — и повторил мне весь наш с ним прошлогодний диалог, мои вопросы и его ответы. Как они все запоминают! Здесь, пожалуй, есть причина стараться, задавать вопросы и спрашивать немыслимое. А может быть, это мое честолюбие: ректор Есин создает миф о писателе Есине?
Я сам иногда удивляюсь, сколько литературоведческого мусора у меня в голове. Мой стиль — ухватиться за то, что мой собеседник вроде бы знает. Он начинает рассказывать мне о набоковской Лолите, уверяет меня, что это его любимый роман, и тут я спрашиваю его, как называется родной город Лолиты и как звучит фамилия ее матери? О, Илона Давыдова, давшая возможность мне по-английски наизусть выучить эти тексты!
Несколько дней подряд звонил Игорь Семиречинский: остановилась "Правда", и он пристает ко мне, написать об этом несколько слов в их специальный номер. Я отдиктовал небольшую статейку Екатерине Яковлевне, и она показалась мне достойной "Независимой газеты", да и Игорь по своему обыкновению в назначенное время не позвонил. Отправил статейку по факсу в "Независимую". После нескольких дней ожиданий — мой текст, как политический, обязательно должен был прочесть Третьяков — заметка в среду, 28 августа, появилась. Назвали они ее "Правда" как штрих к биографии общества". К сожалению, и "Независимая" не обошлась без редактуры, вырезали очень важный для меня абзац о соратниках Зюганова, удобно рассевшихся в думских кабинетах и не желавших победы. Обидно, особенно потому, что ни оригинала, ни копии у меня не осталось. Уповаю на Екатерину Яковлевну, а вдруг у нее сохранились стенографические записи?
В Чечне, в Грозном, пока все вроде бы успокаивается. Боже, сделай так, чтобы я был не прав. С.П. завтра утром отправляется в поездку по Дунаю. Едет в круиз переводчиком, но бесплатно, только за стол и каюту.
30 августа, пятница. Я редко вижу сны, что определенным образом свидетельствует, что я не подвержен озарениям и не ведом высшими силами. Тем не менее совсем недавно видел сон, который мне показался неожиданным и страшным. Если его трактовать прямо, чего я всегда опасаюсь, полагая все это суевериями, недостойными Божьего создания, то сон устрашающий. Мне снилось, будто бы я, покойная мама, покойный брат Юрий живем в нашей комнате в коммунальной квартире на Гранатном переулке. Ночь. Полная темного. Я твердо ощущаю присутствие мамы и Юрия в комнате, но мне хочется выйти в туалет, в коридор. Ощупью я пробираюсь к двери и очень, до физической очевидности, ощущаю тяжесть и фактуру дверного крючка. На ощупь я отбрасываю крючок, открываю дверь, и в коридоре, где всегда горит красноватым свечением электрическая лампочка, полная темнота. В ужасе я снова заскакиваю в комнату и просыпаюсь.
Пишу уже вдогонку событиям. Сидорова снова назначили министром культуры, я этому рад, потому что политическая острота ушла, а он, конечно, лучше и Губенко, и Аллы Борисовны Пугачевой. Уже сидит несколько лет, значит, чему-то научился. Рассказывают, что всю волну с его назначением поднимала дорогая жена Вера.
Я только могу представить себе количество звонков по телефону и уклончивых, выжимающих собеседников разговоров. Оскорбило правительство своего будущего министра, конечно, смертельно. Всех просто взяли и назначили, а его, так сказать, добивали — назначили последним.
1 сентября, воскресенье. Обнинск. Нездоровится, это обычное нездоровье и простуда в конце недели после лета без отдыха, нервов и скандалов. У меня уже так бывало. Всю неделю работаю, а в выходные лечусь, привожу себя в порядок, пью мед, аспирин и чай. Это значит, что организм уже чертовски ослаблен.
Всю субботу и воскресенье — уехал в пятницу вдвоем с Крапивиным и отвозил его утром до его участка — читал Ленина, мемуары Соломона и другую подобную литературу. Когда читаю, роман у меня вроде складывается, а перестаю — опять наступает отчаяние перед неподъемной этой работой. И все же ни с чем не сравнимое удовольствие от интеллектуального движения. Сколько времени ушло на доски, на копку огорода, на езду по строительным магазинам. Все это в зачет моей судьбе не поставят, но это жизнь, и это мне нравится.
2 сентября, понедельник. Утром состоялся митинг — по старой памяти мы называем любое собрание митингом, — посвященный началу учебного года. В этом году, в отличие от прошлого, народу собралось много. Толпа, как в прежние годы, для меня была не безличная, многих ребят я уже прочно знаю по именам, по рукописям, по их проказам. Новые абитуриенты понаприносили цветов. Речь я, кажется, произнес неплохую, сказав по пунктам, не формально и в своей манере все, что я хотел сказать. О западной и русской литературе, о политике и литературе, о государственном и частном, о труде и успехе. Выступали после меня запланированные Рейн и Рекемчук. Александр Евсеевич напомнил: ровно 50 лет назад на этом же месте, в этот же день 1 сентября стояли абитуриенты, вернее, новые студенты и перечислил их имена: Ю. Бондарев, В. Тендряков, В. Солоухин, Г. Бакланов, В. Бушин, А. Рекемчук… Я вспомнил, как я, знавший об этом факте, собирался в этом году собрать живых участников этого набора. Потом, когда Александр Евсеевич закончил свою речь, мы поделились нашими общими наблюдениями: на предложение собраться все отвечали, а этот будет? Бакланов не хотел быть с Бондаревым, Солоухин с Бушиным и т. д.
Вечером смотрел по петербургскому каналу передачу из цикла "Исторические расследования". Передача была о В.И. Ленине, тема — его болезнь. В конце меня поразила дата — 1996 год, а в передаче участвовал уже покойный Д. Волкогонов — были также Ю. Афанасьев, медик-профессор Александр Гофман, бывший министр здравоохранения СССР академик Петровский. Этот хоть сказал, что в свое время, накануне празднования столетия со дня рождения В.И. Ленина, когда на Западе готовили целый букет инвектив и прорабатывалась версия смерти Ленина от застарелого сифилиса, он с коллегами детально пересмотрел историю болезни В.И. и теперь с полной уверенностью отвечает — никакого сифилиса не было. Все остальные были постыдны. Особенно Волкогонов, стоящий, как показало время, уже одной ногой в гробу. Во всех утверждениях — а главная мысль всей компании: Ленин, став главой государства, был уже недееспособен, не мог принимать ответственных и взвешенных государственных решений, — во всех утверждениях троицы была даже не ненависть, а ясно понятая неглупыми людьми конъюнктура. Пропагандистская передача, имеющая целью разрушить у новых поколений известные стереотипы, как и любое неправое дело, начала бить по своим: невольно возникают нежелательные для пропагандистов ассоциации с еле держащимся на ногах, вечно отдыхающим или пьяным Ельциным. Стрельнула даже фразочка, что В.И. вынужден был слишком часто брать отпуска и затягивать свой отдых. Гнусно все это, но, видимо, таков стиль мировой игры.