На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

беспокоились, ибо выданных денег обратно требовать не будут; что же до иного прочего, то Катушкин лично уже от себя просит господина Ледоколова всякие претензии прекратить, ибо сие самое для господина Ледоколова не может иметь хороших последствий. Для входа и выхода предназначены собственно двери и ворота, а что ежели через стену и, наипаче того, в ночное время, то государственными законами сей путь весьма неодобряем.

– Накось, раскуси! – ухмыльнулся Иван Демьянович, дописывая эту последнюю фразу.

– Так его, мошенника, так! – одобрительно кивал Лопатин, глядя через плечо своего старшего приказчика.

– Скверно! – произнес Ледоколов, дочитав послание. «Вы уж, батюшка, смотрите там, не подгадьте», – невольно припоминалась ему напутственная фраза его товарища.

На другой же день, рано утром, Ледоколов послал коридорного Максимку на почтовую станцию за лошадьми по чимкентскому тракту.

Часть третья

I. Кишлак Таш-Огыр

В горном кишлаке Таш-Огыр было заметно какое-то особенное, необыкновенное оживление. Тихие, малонаселенные горные поселки казались и людны, и шумны.

Плоские, расположенные террасами по скатам гор крыши сложенных из дикого камня сакель пестрели группами детей и женщин; мужское население тесной кучкой стояло у выезда или же поодиночке бродило по улицам, переговариваясь и перекликаясь с теми, кто был на крышах. Все это указывало друг другу пальцами, смотрело вдаль, по направлению к западу, и поминутно прикрывало глаза руками – так трудно было выносить ослепительный блеск известняка и обломков мрамора, сверкавших на солнце по ярко освещенным горным скатам.

Там змеилась узкая конная тропа, спускаясь с высот в ущелье. Шла эта тропа зигзагами – иначе совсем невозможно было бы спускаться и подниматься на эту гору. Собственно, ничего особенного не было видно на этой тропе, кроме четырех всадников-туземцев, чалмы которых кивали вдали, то прячась за обломками скал, то снова показываясь, когда тропа выводила их на более открытое место.

Всадники эти ехали не в кишлак Таш-Огыр, а из него: это было заметно по тому, что чалмы их, очень большие, почтенные чалмы, на каждую из которых пошло по крайней мере по тридцати аршин индийской кисеи, не увеличивались в своем размере, а напротив того, все уменьшались и уменьшались, и в настоящую минуту казались чуть заметными точками; они, наконец, исчезли совсем за выдвинувшейся почти на самую дорогу, изрытой, угловатой скалой «Шайтан-каиком» (Чертовой лодкой). Форма этой скалы ничем, впрочем, не напоминала лодку; зловещее же прилагательное «шайтан» она получила, вероятно, вследствие того, что особенно как-то мрачно смотрела своей черной массой между остальными светлыми горными породами.

– Уехали!

– Ну, и слава Аллаху!

– Пошли им пророк дорогу гладкую, как сама лысина почтенного муллы Касима!

– Это от нас; а к нам – чтобы она была корява и изрыта, как его собственные щеки!

– Все равно доберется. Там ты что хочешь делай, а в свой срок доберется. Жди вот через восемь месяцев!

– Жадные!

– Да ведь они не от себя: посылают – ну, и едут. Они, может быть, сами, по своей воле, и не хотели бы, да посылают – ну, как же тут быть?

– Да, «не хотели бы», ха-ха! Не бойсь, скажи ему: мулла, что хочешь – или сиди дома и спи со своими бабами, ешь шашлык, пилав, запивай его айраком или даже хоть русским араком, и вот тебе за эту благодать, ни за что ни про что, сто коканов; или поезжай по кишлакам за сбором, шатайся по горам день и ночь, спи один, где попало, без крыши, да еще подай за это двести – так он и думать не станет: сам побежит седлать свою лошадь!

– Тоже свою выгоду понимает!

– Мало ли ему в свой карман перепадет! Чай, из того, что наши аксакалы собрали с нас, Ак-паше и половины не видать!

– А заметили, какая у того лошадь хорошая: за две тысячи коканов не купишь! А халат-то – ух! Мне бы только хоть один часик поносить такой. Блестит, как чешуя на рыбе!

– Не по ишаку седло!

– Чего не по ишаку? Пошли меня сборщиком – не такой заведу!

– То-то тебя и не посылают!

– А все-таки хорошо, что уехали! Слава Аллаху!

– Еще ладно, что только два дня прожили у нас!

Вот такие разговоры и болтовня шли по всему Таш-Огыру, с крыши на крышу, со двора на двор, из одного закоулка в другой, и разносились дальше, по другим кишлакам, пестрящим дикие горные скаты.

Суровый, неразговорчивый, старый Амин-Аллаяр и тот даже веселей взглянул из под своих нависших бровей, потер костлявые руки и произнес:

– Ну, теперь мы месяцев на восемь вздохнем посвободней; подати сдали, ну, и да благословит Аллах наши достатки!

Слышал эти слова другой старшина, Джан-оглы, подошел к Амину и говорит:

– А все-таки мы теперь много меньше Ак-паше платим, чем платили прежде бекам да кокандскому хану!

– Это еще посмотрим! – пожал плечами Аллаяр и покосился влево, к востоку, где синела щель «Каракол-лощины».

– Ну вот, чего бояться! – понял намек Джан-оглы. – Мы ведь теперь не ихние, мы под Ак-пашой состоим. Они не смеют!

– А кого они бояться будут? Спросят, что ли?

– Пришлют белых солдат (ак-сарбаз) – небось испугаются! Нет, не посмеют!

– А где эти ак-сарбазы? За сто верст стоят, что случится – они нас не прикроют. Ну, пожалуй, дадим им знать… Э, да что говорить, сам понимаешь, не маленький!

– Аллах многомилостив!

– На него больше и надеемся… Ты, мулла, домой?

– Домой, а что?

– Заходи ко мне, коли будет время, у моего сына бок вот как раздуло! (Аллаяр показал на пол-аршина от своего бока.) Посмотри, что такое, ты ведь ученый!

– Зайду!

На одной из ближайших крыш, присев на клеверные снопы, старая Ханым угрюмо посматривала на свой опустелый дворик, гладко утоптанным квадратиком расстилавшийся у нее под ногами.

– Что, Ханым, – пошутил с ней мимоходом Джан-оглы, – где твои белые куры? Здоровы, что ли? Много ли яиц теперь нести будут?

– В своих животах увезли, проклятые! – покосилась та опять на ту же тропинку. – Да что ты пристал ко мне с курами – твои бараны целы ли? Поди, сосчитай лучше!

– О-ох! – вздохнул в ответ Джан-оглы.

– Избави нас пророк от всякого лиха! – поддакнул ему Амин-Аллаяр.

И оба старика медленно, сановито пошли по улице, спускаясь все ниже и ниже, к опаленным кустам горного можжевельника, где расположились более просторные и почище немного на вид сакли аксакала Аллаяра-Амина.

И остальные обитатели кишлака Таш-Огыр, должно быть, уж вдоволь нагляделись вслед уехавшим сборщикам и мало-помалу начали расходиться по домам.

Солнце не свой брат, печет так,