Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха - Игорь Минутко

— Очень просто: сейчас ваше эволюционное развитие. закончится, и вы навечно — навечно! — останетесь с нами. Учтите: это не наш, а ваш свободный выбор. Заживем разнообразно, не заскучаете, но одного, приготовьтесь к этому немедленно, вы лишаетесь тоже навсегда: никакой самодеятельности. У нас, батенька, дисциплина. В наших краях это вам разъяснит и Владимир Ильич Ленин, вернее то, во что он превратился. Кстати, бывший вождь мирового пролетариата в нашей иерархии при высокой должности.

— Да? Правда? — залепетал Блюмкин. — И может быть…

— Может! Может! — раздраженно перебил Цилиндр. — Так, Яков Григорьевич — взяли себя в руки. Запомните, вы должны расстаться с так называемой жизнью достойно, согласно вашей… гм… революционной деятельности. Вы обязаны стать для потомков легендой. Здесь с вашей легендой нам еще предстоит поработать, кое-что свершить. Ну, взбодрились! Они идут.

— Что?.. Как?.. Зачем? — Блюмкин, двадцатидевятилетний молодой человек, слепо заметался по камере, налетая на стены.

В замочной скважине заскрежетал ключ, и дверь открылась.

В камеру вошел красноармеец с винтовкой без штыка.

— Руки за спину! Выходи!

Получив удар прикладом в спину, Яков Григорьевич вылетел в коридор.

Тут было еще трое палачей: командир с револьвером и два красноармейца с винтовками, все совсем молодые, каждому лет по двадцать, не больше, — все с хмурыми, замкнутыми лицами: сейчас они выполнят приказ родной коммунистической партии, уничтожат еще одного «врага народа».

— Пошли! Вперед! — командир первым, не оглядываясь, зашагал по коридору.

Получив второй удар прикладом в спину, Блюмкин с заплетающимися ногами повлекся вперед.

Двое конвоиров шли по бокам, на шаг приотстав. Третий — сзади — след в след.

И вдруг Яков Григорьевич начал медленно сгибаться, теряя сознание.

Тут же рядом оказался Цилиндр, подхватил его под локоть стальной, холодной как лед рукой.

— Будете наказаны! — свирепо зашептал он. — Будете жестоко наказаны, если сейчас же… Ну-ка, держитесь за меня, урод несчастный!

— Да, да… Простите… Умоляю — простите. Я больше не буду…

— Простил! Уже простил. А теперь соберитесь! Больше мужества! Как там у вас? «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!..»

Ко всему привыкшие конвоиры были обескуражены, даже больше, ошеломлены: они никогда не видели, чтобы приговоренный к расстрелу совершал свой последний путь по коридорам Лубянки подобным образом: враг народа наклонился вправо так сильно, что ему давно пора было грохнуться на пол. А он шел, быстро перебирал заплетающимися ногами, и иногда казалось даже, что смертник невесомо плывет над полом, цепляя носами грязных ботинок вытертую ковровую дорожку.

Или мерещится? Переработали?..

Плечо Цилиндра, к которому он прижался, ища спасения, было холодным, как арктический лед, но представьте себе, приятно охлаждало, успокаивало, приводило, если угодно, в чувство.

— Вот так! Молодцом! Умница!

— Так, может… Мы отсюда сейчас улетим?..

— Опять вы за свое, Яков Григорьевич!

— Но по… Понимаете, жить хочется…

— Прекратите бормотание! — рявкнул командир палачей. — Иванов! Сунь ему по кумполу!

Расчетливый удар прикладом в затылок. Искры разлетелись в стороны. Наверно, упал бы, но, цепко поддерживаемый Цилиндром, Блюмкин только плавно проплыл несколько метров над полом, почти горизонтально, и, обретя твердь под ногами, опять засеменил мелкими шажками, еле касаясь пола.

Один из конвоиров не выдержал: быстро, воровато перекрестился.

Яков Григорьевич не понял, как он очутился в подвальной комнате. Высокий сводчатый потолок с двумя лампами в металлических белых тарелках. Кирпичная стена с ямками от пуль. На каменном полу темные разводы. Воняет мочой и серой.

— Выбирай сам: или в спину, или в грудь. Или в затылок, или в лоб.

«В грудь!» — звучит в его сознании неумолимый приказ.

— В грудь, — повторяет он механически, но твердо. «Молодцом, Яков Григорьевич!»

Его подводят к стене, разворачивают лицом к трем красноармейцам, которые стоят по стойке «смирно», прижав приклады винтовок к правой ноге.

Он видит своего черного поводыря: Цилиндр стоит в углу, за спинами палачей, на его лице ободряющая улыбка, он, представьте себе, вынул почти черную гвоздику из петлицы, нюхает ее. Согласитесь: какая бестактность!..

Блюмкин тоже готов возмутиться, но его поражает вторая фигура в противоположном от Цилиндра углу: залитое кровью лицо, расстегнутый пиджак и белая рубашка, тоже в пятнах крови, и этот взгляд… Ему нет определения. Но он — приговор красному террористу Блюмкина на всю ту жизнь, отсчет которой начинается с шестого июня 1918 года. Немецкий посол Вильгельм Мирбах… Он простирает руки к Блюмкину, они вытягиваются, выползают из рукавов пиджака, на серой коже — трупные пятна…

«Не тревожьтесь, Яков Григорьевич: он вас не достанет. Так… Пугает. Вечно они в таких случаях лезут. Прямо беда!»

— Приготовсь! Винтовки вскинуты.

— Первой пулей! Щелкают затворы.

«Ну же, Яков Григорьевич! Не подведите, голубчик!» Блюмкин вдыхает полную грудь смрадного воздуха подземелья.

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!.. поет он сильным, высоким голосом.

— Целься!..

Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой…

— Огонь!

Он не слышит залпа — огненный сладостный вихрь разрывает его тело на части, и черная бездна разверзается перед ним.

Уже поздно вечером на «личном деле» нашего печального — все-таки печального — героя, на папке «Дело № 46. Блюмкин» равнодушной рукой чекистского чиновника было начертано: «Провокатор расстрелян 3 ноября 1929 года на основании постановления ОГПУ».

Папка была сдана в архив.

А уже в наше, постперестроечное время, перед окончательным крушением советской империи, в 1990-м году и в 1991-м руководство КГБ серьезно обсуждало вопрос — несколько раз возвращаясь к нему на заседаниях коллегии — о присвоении «полностью реабилитированному» Блюмкину Якову Григорьевичу звания «Герой Советского Союза», посмертно.

И скорее всего, эта акция состоялась бы, не случив августовский путч ГКЧП в 1991 году и все, что за ним последовало.

Народ должен знать своих «героев»?

Согласен: должен.

Глава 2

(окончание)

…Итак, заветная цель — попытка найти, достигнуть Шамбалы — для Бокия дважды окончилась полным крахом: в 1925 году не состоялась экспедиция в Тибет под руководством Барченко и Блюмкина. Не смог попасть в мифологическую страну Рерих — креатура Глеба Ивановича — в 1928 году: в его Трансгималайскую экспедицию он вложил не только огромные средства (правда, государственные), но и — как он говорил своим соратникам по «Единому трудовому братству» — «всего себя».