Пламя зимы - Роберта Джеллис

– Извини, – сказал я. – Тебе, должно быть, было неудобно из-за того, что я держал тебя и не давал шевельнуться.

– Ах, нет, – ее голос донесся до меня с ночного горшка, стоящего по другую сторону кровати. – Я могла извиваться. – Затем она встала и, наклонившись надо мной, сказала гораздо более мягким тоном: – Думаю, я в жизни не испытывала большего удовольствия, чем, просыпаясь, чувствовать твои объятия. Знаешь, Бруно, я уже не верила, что вновь обрету тебя. – Она улыбалась, но губы дрожали, а в глазах ее я увидел все ту же печаль. Однако прежде чем я овладел своим голосом настолько, чтобы суметь ответить, она, вновь повеселев, поинтересовалась, как долго мужчина может удерживать в себе накопившуюся жидкость, и позвала Эдну, чтобы помочь поднять и дать возможность и мне облегчиться. Обычно после завтрака я опять засыпал, однако Мелюзина, поцелуем поощрив меня за хороший аппетит, состроила гримасу неудовольствия и спросила, не собираюсь ли я вечно носить отросшую за время болезни бороду.

– Нет, – ответил я, открыв глаза, – и мечтаю избавиться от нее.

– Очень рада слышать это, – сказала она смеясь. – Я еще могу привыкнуть к колющимся костям, но при каждом поцелуе иметь полный рот волос… – она красноречиво передернулась и приказала Эдне тотчас послать за цирюльником.

Я был так обрадован, что самостоятельно сел и уже не помышлял о сне. Со дня казни Грольера никто не потрудился хотя бы раз побрить меня, в результате я обзавелся кустистой и неопрятной бородой. Однако пришедший цирюльник заявил, что не сможет побрить меня в постели. Стремясь поскорее избавиться от этих зарослей волос, я принялся уверять, что достаточно окреп и смогу усидеть на табурете, однако Мелюзина покачала головой.

– Только не для бритья, – сказала она. – Если для чего другого, то я могла бы стать сзади и ты опирался бы на меня, но если я или ты пошевельнемся, то цирюльник может запросто перерезать тебе глотку.

Нельзя не признать ее правоту – конечно, глотку бы он мне не перерезал, но поранить мог изрядно. Более того, я понимал, что глупо волноваться из-за того, буду ли я побрит сейчас или спустя несколько дней, тем не менее слезы подступили к глазам, и я отвернулся. Мелюзина, казалось, ничего не заметила. Не глядя в мою сторону, она спросила, удастся ли побрить меня, усадив на стул. Брадобрей ответил утвердительно, и Мелюзина вышла. Чувствуя себя в дурацком положении, я тем не менее беспричинно радовался, словно ребенок, получивший наконец игрушку, о которой перестал и мечтать.

Некоторое время я наблюдал за цирюльником, проводившим по лезвиям своих ножей куском мелкозернистой пемзы, и радовался еще больше, поскольку бриться тупым лезвием – одно мучение. Но вдруг за дверью послышалось движение и раздался голос жены констебля, сердито вопрошавшей, кто посмел взять стул лорда Роберта. Как и всякий тяжелобольной, я был подвержен резкой смене настроений. И сейчас моя радость сменилась сильным приступом гнева из опасения, что надежда стать чисто выбритым не сбудется, однако я недооценил Мелюзину.

– Мне безразлично, чей это стул, – сказала моя жена. Голос ее звучал мягко, однако я не стал бы порицать отступившего перед ним. – В настоящий момент малейшее желание моего мужа значит для меня гораздо больше, чем все желания вашего лорда Роберта, а уж ваши, мадам, я имею удовольствие игнорировать. Как вам понравится, если ваш сын вернется домой без носа или рук или, скажем, безногим?

– Мой муж пошлет армию ему на выручку! – закричала женщина.

Засмеявшись, Мелюзина сказала:

– Куда? В Белую Башню? В Джернейв? Или в спрятанную в горах Камбрии пещеру? Я говорила, что ваш сын будет заложником за Бруно – жизнь за жизнь, – однако я не упоминала, в каком состоянии он вернется к вам. Женщина, если по вашей глупости Бруно будет огорчен, я прослежу за тем, чтобы вы оплакивали эту свою глупость до конца дней вашего сына. А теперь позвольте пройти.

Если у меня от голоса Мелюзины мороз прошел по коже, то что говорить о жене констебля: бедная женщина громко провозгласила, что Мелюзина может взять стул. Спустя мгновение две плотные служанки внесли его и установили подле кровати. Пока они не вышли, Мелюзина с настороженным видом стояла у дверей. Полагаю, именно таким было лицо этой женщины, во вторую брачную ночь, когда она пыталась вонзить нож мне в горло. Я почти забыл эту сторону жизни Мелюзины, однако теперь воспоминание услужило мне. Благодаря ему мне стали еще дороже ее заботливость и мягкость, с которыми она поправила на мне ночную сорочку и подвела с помощью цирюльника к стулу.

Мои ноги дрожали, словно заливное из рыбы, однако я напряг их изо всех сил и смог сделать несколько шагов, отделявших меня от стула. Мне удалось держать голову прямо, хотя Мелюзина, стоявшая сзади, была готова поддержать ее. И по окончании бритья, возвращаясь в кровать, я опирался на плечи Мелюзины и цирюльника не столь сильно.

Чувствуя себя прекрасно, я уже собрался было спросить Мелюзину, почему именно сейчас, когда я проголодался, нигде не видно ни тарелок, ни блюд, как вдруг в дверном проеме показался король, а за ним королева. Вероятно, лишившись бороды, частично скрывавшей худобу и бледность лица, я еще более напоминал скелет, потому что, увидев мою попытку приподняться, чтобы отдать хотя бы поясной поклон, король пришел в замешательство и закричал:

– Не надо, не двигайся!

Затем он подошел к постели и взял меня за руку.

– Я пришел попрощаться с тобой, мой дорогой Бруно, – сказал он. – Ты служил мне более беззаветно, чем я мог требовать от кого бы то ни было. Мне жаль оставлять тебя здесь, однако я должен принять на себя управление моим разваливающимся королевством и привести его в порядок, а ты, боюсь, нескоро будешь вновь пригоден для службы.

– Да, милорд, – сказал я. – Должен ли я последовать за вами после выздоровления?

Тут королева тронула Стефана за руку и вышла вперед. Наши взгляды встретились. Я пытался скрыть отчаяние, однако Мод всегда отличалась умением читать мои мысли, и я понял, что она увидела ужас, охвативший меня в предчувствии того, что должно последовать. На какое-то мгновение мне показалось, что этот ужас отразился и в ее глазах, однако затем, к моему изумлению, она наклонилась, поцеловала меня и взъерошила волосы на голове, словно я был ребенком, нуждавшимся в утешении.

– Дорогой Бруно, тебе еще долгое время придется усердно служить королю иным образом, однако твое место всегда будет оставаться за тобой. Мы будем рады принять тебя после выздоровления. Стефан, он не понимает, что мы имеем в виду. Ради Бога, дай ему грамоту!

Несколько мгновений король колебался, словно намереваясь возразить, – я уверен, что он собирался перед вручением награды вырвать у меня обещание быть верным ему, однако в конце концов он извлек свиток грубого пергамента, скрепленный восковым оттиском большой печати, и протянул его мне.