По ту сторону фронта - Антон Бринский

Ночами они уже не рискуют пускать поезда по опасным дорогам — по дорогам, подверженным нападениям партизан. Поезда идут днем. Но и мы переходим на дневную работу, и опять гремят взрывы.

Последние резервы Гитлер бросает в бой. На помощь окруженным под Сталинградом летят целые эскадрильи самолетов, перебрасываемых с других фронтов. Сразу видно, что летчики не привыкли к нашим беспокойным партизанским местам: считая себя в безопасности над захваченной территорией, многие из них летят очень низко — слишком низко. Если бы у нас были хорошие зенитные установки, мы могли бы вывести из строя немало фашистских самолетов. Но зенитных установок у нас нет, и противотанковых ружей мало. Обстреливаем, а они проплывают над нами — до обидного ясно видимые мишени — и, невредимые, исчезают за горизонтом.

Зло берет. Надо изобретать что-то. И вот мы приспособили противотанковое ружье на столбе с колесом для горизонтальной наводки. Очень несовершенная установка, но и она нам помогла. Удалось подстрелить фашистский самолет. Он упал не сразу — начал козырять и пошел на снижение. Где-то дальше — километров за пять или за шесть от нас — он скрылся между вершинами деревьев.

Партизаны торжествовали:

— Подбили!.. Сел!.. Приземлился!..

Сразу же запрягли лошадей и отправили группу во главе с Жидаевым к месту посадки самолета.

Самолет приземлился более или менее благополучно. Целый, немного накренившись набок, стоял он среди широкой лесной поляны. Летчиков, конечно, и след простыл. Но зато в кабине нашлись документы, которые они не успели или не посчитали нужным уничтожить. Эти документы партизаны взяли, а самолет решили сжечь.

— Поворачивай оглобли. Сейчас дров привезем возика два. Подложим. И…

— Да он и так сгорит: ведь тут бензин.

— Нет уж, давай лучше с дровами. Кто его знает, много ли у него бензину осталось? Нам ведь не каждый день приходится самолеты жечь, так уж мы давай отпразднуем по-настоящему, чтобы и запаху от него не осталось.

Так и сделали: привезли дров, обложили ими самолет, выпустили бензин и устроили громадный костер…

По документам, найденным в кабине, мы установили, что-это был штабной самолет одного из крупных авиасоединений гитлеровского райха и что все это соединение в полном составе перебрасывается из Африки на берега Волги.

На этом примере мы лишний раз, и с особенной наглядностью убедились, до какой степени иссякли резервы фашистской Германии. Свободных сил у нее уже нет, и вот она оголяет менее значительный и более спокойный африканский фронт, где американцы и англичане только ярдами (жалкими ярдами, да и то не каждый день!) меряют свое наступление. Фашисты оголяют этот фронт, чтобы удержаться на самом главном, на самом страшном — на Восточном фронте. Все силы они бросают сюда, но ничто уже не может спасти их. Здесь, на Восточном фронте, началось крушение Третьей империи.

Двадцать пятого января мы приняли по радио сводку Совинформбюро, в которой говорилось о новых победах: прорыв блокады Ленинграда (о взятии которого Геббельс уже не раз возвещал в своих газетах), успехи на Дону, на Северном Кавказе, под Воронежем и в районе Великих Лук. 200 тысяч пленных, 13 тысяч орудий, продвижение на 400 километров за два месяца на широком фронте. Катится назад гитлеровская военная машина!

Двадцать восьмого января наши агитаторы и наши листовки известили население об этих победах. И геббельсовские брехуны по существу ничего не могли противопоставить нашей правде. Целые столбцы извещений об убитых на Восточном фронте генералах и офицерах печатались в немецких газетах. И тон статей заметно изменился: вместо нахальных и громких фраз, вместо наигранного оптимизма все чаще и чаще звучали в них неуверенность и растерянность, фашистские писаки вообще неохотно сознавались в неудачах и поражениях своих полководцев. Несколько месяцев скрывали они окружение армии Паулюса, а отступления на других участках оправдывали тактическими и стратегическими соображениями. А вот теперь сплошь и рядом попадались в газетных статьях такие фразы:

«Мы распрощались с иллюзиями…»

«Во всякой войне неудачи неизбежны…»

«Судьба империи, судьба каждого гражданина империи висит на волоске…»

«Положение Германии никогда еще не было таким напряженным…»

«Война действует нам на нервы…»

Да! Война действовала на нервы фашистов. Ведь по дорогам с востока на запад эшелон за эшелоном везли раненых. И даже убитых. Целые эшелоны гробов… Наши разведчики из железнодорожников несколько раз специально предупреждали нас: с такой-то станции во столько-то идет состав с гробами, не трогайте его — жалко тратить взрывчатку.

Паника началась среди «завоевателей». Предприниматели и акционеры многочисленных обществ, созданных для ограбления украинского народа, спешно ликвидировали свои дела, чтобы бежать. Крупные чиновники тоже старались под каким-либо предлогом уехать на запад.

Обострились отношения между немцами и их союзниками — венграми и румынами. Дело доходило до ссор, до открытых столкновений. Участились случаи дезертирства. Логинов встретил однажды в лесу целую группу заблудившихся венгров. Они не пытались сопротивляться и даже сами просили взять их в плен, объясняя, что они больше не хотят воевать.

Антивоенные настроения появились и у самих немцев, не редкостью стали и аресты среди них.

Один из наших связных передал нам письмо от некоего Розенгейма, служившего на каком-то военном складе в Ковеле. «Русским партизанам» — стояло на нем вместо адреса, и содержание его было таково:

«Мы видим, что Гитлеру пришел капут. Под Сталинградом все погибли. Ничто не спасет Гитлера. Я — австрийский немец, не фашист — нас много не фашистов. Мы хотим связаться с вами. Чем можем, будем помогать, чтобы добить Гитлера и чтобы нам простили нашу службу у Гитлера. У меня дома жена и двое детей, я не капиталист, имел только небольшую лавочку… А вы, когда придет Красная Армия, дадите нам справки, что мы содействовали партизанам».

Мы ответили Розенгейму, и хотя пересылка корреспонденции была довольно сложна и требовала большой осторожности, поддерживали с ним связь. Он прислал нам образец нового немецкого противогаза, прислал нам взрывчатку, электробатарейки и бинты. И по нашему заданию он расклеивал в Ковеле антигитлеровские листовки.

Таковы были настроения в фашистском тылу зимой 1943 года. Даже самые безумные фанатики, ослепленные и оглушенные геббельсовской пропагандой, чувствовали близость конца. Когда-то один из фашистских главарей Розенберг заявил хвастливо: «Германская нация сожгла мосты к отступлению». Политика фашистской верхушки гитлеровского райха действительно направлена была к тому, чтобы втянуть всю нацию в свои злодеяния, связать ее круговой порукой, заставить ее почувствовать, что мосты к отступлению сожжены. Но верхушка — это еще не нация. Мы знали, что не немецкий народ виноват в безумствах Гитлера и его клики. Сознавали это и некоторые немцы, вроде Розенгейма, который прислал нам письмо из Ковеля, стараясь вырваться из кровавого кольца фашистской круговой поруки. Но те, которые руководили нашествием, организовывали убийства, грабежи и сами принимали в них участие, не могли рассчитывать на снисхождение. Они ясно видели, как ненавидит их непокорный народ на захваченной ими земле, старались спрятаться от народного гнева за дубовыми стенами блокгаузов. В их жестоких и трусливых сердцах грохот Сталинградской битвы рождал чувство обреченности. Чем ближе подходила развязка, тем безнадежнее становилось их положение.