Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

Если я обязан быть патриотом, то хочу быть патриотом парадоксальным, патриотом полуразрушенной мозаики по-детски размежеванных маленьких государств между Атлантическим океаном и Уралом, в которых патриотизм уже вырыл столько могил, что больше не является добродетелью. Я хочу быть патриотом Европейского союза, который каждый день борется с устаревшими национальными интересами своих членов и отважно продолжает эту борьбу. Никто не любит Европейский союз, а вот я люблю. Я люблю поэтичную медлительность и доблестное упорство, с которыми создается это чудо хитросплетений и компромиссов. Миланский собор тоже строили четыреста лет. И хотя в погоне за экономическим ростом, прогрессом и будущим Европа прикована к прошлому, как спринтер, зацепившийся за стартовую колодку, и ее со всех сторон опережает остальной мир, я считаю, что она права, отказываясь отпускать прошлое, ибо корни важнее целей. Пусть все остальные страны будут леммингами, тогда мы будем кривой сосной. И в тени этой сосны, под которой на протяжении веков сидело столько поэтов, — там я могу писать. Здесь, в пустыне, мои чернила высохнут. Чтобы дышать, думать и писать, мне нужно и дальше находиться в диалоге с традицией. Европа нужна мне, чтобы жить.

— Я была уверена, что рано или поздно услышу эту речь, — сказала Клио.

— Но ведь ты, когда в одиночку принимала решение, знала, что я не смогу поехать с тобой, чтобы провести остаток своих дней как безбилетный пассажир будущего.

— Знала.

— Выходит, ты сознательно предпочла мне карьеру.

— Так же как ты сознательно предпочитаешь мне свои заржавелые привычки, свое прошлое, свою маску европейского писателя, свою тему и вдохновение.

— А как же наша игра? Здесь в нее играть не получится. В Абу-Даби нет церквей, подвалов и замков, где можно искать последнюю картину Караваджо.

На глазах у меня выступили слезы. По заказу плакать я не умею, так что, видимо, слезы были настоящие.

— Ты эгоист.

Я посмотрел на нее влажными глазами.

— Ты пытаешься давить на мои чувства, потому что хочешь, чтобы я изменила неугодное тебе решение, и при этом не хочешь задаться вопросом, что угодно мне. Вот почему ты эгоист.

Когда обнаруживают изрешеченное пулями тело, почти невозможно установить, какая именно пуля нанесла фатальную рану, которая и убила жертву. Я знаю какая. Это и был смертельный выстрел. Все предыдущие разы, когда она обвиняла меня в эгоизме, оставили глубокие раны, но я выжил. На этот раз она попала в жизненно важный орган. Плачу я нечасто. В ее присутствии — никогда. Я был искренне опечален концом нашей игры, наших каникул в прошлом, где мы были счастливы вместе и вместе счастливы, а она назвала меня эгоистом, — это было против правил. Тот раз стал последней каплей. Вынести этого я не мог.

Позвольте мне обрисовать последствия кратко и по существу. Читатель и без моих описаний поймет, сколь мучительными они были. Тем вечером мы вернулись в наш отель в городе, где вынужденно провели ночь в одной кровати. Королевских размеров — это помогло. Ранним утром я позвонил по специальному номеру «Алиталии» для обладателей золотой карты «Фреччиа Алата», поменял билет и днем улетел обратно в Венецию. Клио осталась в Абу-Даби улаживать все вопросы и должна была вернуться в Венецию через три дня на изначально запланированном рейсе, чтобы организовать переезд.

У меня было три дня, чтобы найти новое жилье. Хотя мы и не говорили об этом, казалось логичным, что она отменит аренду нашего дома на калле Нуова Сант-Агнезе. А я не мог и не хотел находиться там, когда она будет паковать вещи. Она ни за что не разрешила бы мне помочь ей с книгами.

Два дня подряд я бродил по старому городу, зная, что, вообще-то, следует взяться за дело и узнать у риелторов насчет другой квартиры. Но я чувствовал себя обездоленным. Венеция без Клио потеряла для меня всякий смысл. Без нее у меня не было причин стараться чувствовать себя здесь как дома. Мое пребывание в этом городе стало столь же безосновательным и поверхностным, как присутствие здесь всех остальных миллионов приезжих. Я превратился в туриста.

На третий день — день, когда должна была вернуться Клио, — я решил покинуть город. Плана у меня не было. Я понятия не имел, куда направиться. Мне просто хотелось уехать. Поэтому я решил взять паузу и поселиться в каком-нибудь отеле подальше от Венеции, чтобы, записав все случившееся, привести мысли в порядок, до тех пор пока не решу, куда двигаться дальше. Я поискал в интернете что-нибудь старое и уединенное и выбрал гранд-отель «Европа», в первую очередь из-за названия.

Вот так я здесь появился. И до сих пор живу. И хотя я уже записал историю, которую хотел обдумать, по-прежнему не знаю, куда ехать. И пока сижу здесь, у себя в номере за рабочим столом, и думаю о Клио, которая теперь существует для меня лишь на бумаге, меня терзает чувство вины за то, что я, хотя это и было выше моих сил, не смог предотвратить такое развитие событий. Даже на бумаге я не смог соврать, хотя здесь, в отличие от реальной жизни, я был волен избавить себя от печальной истины и дать истории развиваться так, как она должна была развиваться, не позволяя ей закончиться.

Знаете, что причиняет мне больше всего боли, когда я думаю о Клио? Мысль о том, что она сейчас одна в пустыне. Мысль о том, что она, с ее платьями и туфлями, с ее хрупкой романтикой, которую не понимает никто, кроме меня, и с ее узкими мягкими ладонями в этот миг совсем одна в этой ужасающей пустыне бессмысленного потребления, а я не могу взять ее за руку и перенести в прошлое, к ее художникам, где ее дом.

Глава двадцать шестая. Похороны Европы

Первые приглашенные на похороны бывшей хозяйки гранд-отеля «Европа» прибыли днем раньше и провели ночь в отеле, обмениваясь дорогими сердцу воспоминаниями. На меня уже произвело большое впечатление такое количество желавших оказать ей последние почести, но утром печального дня приехало еще больше людей. Такси, «бентли» и «роллс-ройсы» сменяли друг друга на гравии длинной подъездной аллеи и перед мраморными ступенями крыльца, обрамленного коринфскими колоннами. Мы с Пательским расположились у входа, на