Дневник, 2004 год - Сергей Есин

Далее Козлов говорил о подготовке издания, связанного с судьбой военнопленных в СССР — что они сделали, что построили, как мы с ними потом расстались. А было этих военнопленных шесть с половиной миллионов, тоже цифра немалая, и могил, полагаю, осталось после них немало. Готовится документальный сборник «Молодая гвардия» — есть возможность сравнить роман с тем, что происходило на самом деле. Наверное, для науки это сделать надо, но бережнее всего следует относиться к народным мифам. Фадеевская «Молодая гвардия» принадлежит к нашим сокровенным мифам, не дай Бог, со страной что-нибудь случится, еще будем издавать, переиздавать и заново снимать в кино. Китайцы знают, что делают, переснимая постоянно «Как закалялась сталь» и подобные именно наши героические эпосы. Происходит рассекречивание военного фонда Сталина, фонд поступил в открытое хранение. Отдельно Козлов говорил об ужасном положении военно-морского архива в Гатчине, о неподходящих, разваливающихся и требующих ремонта его помещениях. «Я видел много архивов, но этот в ужасающем положении». Тут, естественно, я вспомнил прорванный в прошлом году в Гатчине коллектор, когда говном затопило центр, а главное, озеро и доблестного гатчинского мэра.

Сеславинский, директор агентства, говорил о поддержке средств массовой информации и телевидения. По лексике и самой стилистике сразу видно, что человек всю жизнь провел в аппарате, передать это на письме невозможно. Я пишу другие оттенки. «Эху Москвы» заказано 800 программ; интересно: заказали ли хотя бы 500 программ «Маяку»? Сеславинский говорил также о тех заявках, которые выполнить уже невозможно, мол, надо было делать это раньше. Это справедливо, но только в представлении администратора художник думает заранее, он мыслит импульсами, а они возникают с опозданием по отношению к календарю. Современная администрация делает все, чтобы скрыть, когда на тот или иной грант надо подавать документы, стремится, чтобы широкие слои заинтересованных в этом лиц ничего не знали и о самих этих грантах. Говорил о заказе телевидению цикла передач о красных командирах. Я для себя уже пометил, что красными командирами были и Бакланов, и Бондарев, и Алексеев, и Ваншенкин — интересно, войдут ли они в этот командирский раздел и вообще кто туда войдет?

Попутно я все время делал пометки для своего выступления, и постепенно у меня вырисовывалось три тезиса. Выступавший с содокладом последним Швыдкой, как всегда, был убедителен и говорил по существу. Моего лояльного отношения к Швыдкому, которого я ценю, мои друзья-патриоты мне не простят никогда. Он говорил о попытке регионов всё водрузить на центр — и памятники, и содержание в порядке военных кладбищ и мемориалов. На фронт, дескать, призывала не Орловская или Тульская область, а государство. Будто слово «государство» способно скрыть отсутствие собственной региональной совести. Говорил о реставрации памятников в Сталинграде. Произнес такую замечательно-грустную фразу: «Основную часть средств на Родину-мать дает федеральный бюджет». Говорил о ставшем традиционным поезде «Москва — Берлин»: «Используя ветеранов, другие люди делают много своих дел: кто их встретит, кто поедет, приезжают люди очень старые, больные, с совершенно другой судьбой, нежели судьбы побежденных». Да уж, действительно, насмотрелись мы на этих бодрых, подтянутых старых немцев со спортивными фигурами и хорошими зубными протезами. А если наши старые победители еще не передохли за время перестройки и их не споили, то сейчас ходят в старой одежде и ищут, где бы найти денег на протезы. А минфин в это время думает: ох, если бы не их льготы и пенсии, как легко было бы сверстать бюджет!

Я, кажется, выступал последним. Сослался на мысль Соколова относительно того, что «через десять лет не будет проблем». Сказал о том, что носителями памяти в государстве, которое идет от мероприятия к мероприятию, становится семья, что мы всегда и раньше не забывали: о ветеранах войны 1812 года — например о Раевских. Я вспомнил, как шла советская пропаганда, основу которой несла литература: Великая Отечественная война 1941–1945 годов все время сопрягалась с Отечественной войной 1812 года. Сейчас мы уже забываем эти исторические параллели и выбираем только те, которые нужны нам сегодня. Я говорил о том, что теперь ветераны для многих стали надоедливыми, как мухи. К ним даже в семьях относятся просто как к амбициозным старикам. Что-нибудь дав семьям, мы смогли бы повысить «их семейный статус». Мы могли бы, например, предоставлять семьям ветеранов некие культурные льготы — бесплатные посещения музеев, некоторых театров, выставок. Основной подарок я приберег к концу. Это о мемуарах, о рукописях ветеранов, которые те безуспешно носят сейчас по издательствам и учреждениям. А почему бы не организовать фонд, который давал бы возможность печатать эти рукописи, так сказать, «семейным» тиражом: по 25, по 50 экземпляров? Один экземпляр отправлять в областную или районную библиотеку, один — в Центральный архив, все остальные — родственникам и знакомым. Пусть гордятся, пусть рассказывают знакомым о своих стариках, пусть близким дают читать книгу.

Далее — Конкурс им. Чайковского. Здесь было много интересных выступлений. Но тон задал Соколов, который в этом хорошо разбирается. Из того, чего я не знал, вернее, пока не осмыслил. Конкурс вошёл в обойму крупнейших мировых событий, у него сразу же сформировался свой бренд, который обычно формируется за многие годы. Когда конкурс организовывался, подразумевалосъ, что победителями должны стать обязательно наши исполнители. Великая школа пианизма. Но тут совершенно неожиданно появился Ван Клиберн, завоевал симпатии слушателей — и восторжествовала справедливость. Подтекстом выступления шла мысль о затухании конкурса, поэтому вопрос и вынесен на заседание.

Выступало довольно много людей, пытавшихся разобраться с неудачами. Выделяю три интересных выступления: Т.Н. Хренникова, который был почти несменяемым председателем оргкомитета, Александра Чайковского, сказавшего, что ситуация изменилась, многие наши преподаватели работают за рубежом и их ученики подчас побивают представителей наших школ; Ал. Чайковский подчеркнул важность того, чтобы конкурс работал на высшем уровне справедливости. Кто-то из выступавших говорил о безобразиях на этом конкурсе, ставшем «русско-китайско-корейским», когда не проходящая отбор японка или китаянка вдруг оказывается в программе тура, и это списывают на ошибку корректора.

Не фиксирую многого, что было сказано. В конце выступил Петров, тот самый Николай Петров, которого я так люблю как пианиста. Это было самое значительное, я бы даже сказал, сенсационное выступление. Он сидел напротив меня, и я рассмотрел его огромные руки с большими ногтями и высокими лунками — играет он, наверное, не столько пальцами, сколько энергией, которая из них вырывается. Как? Может быть, демоны водят этими лапами? Петров предупредил, что говорит как частное лицо, а не как профессор консерватории. Он фиксировал полную потерю доверия к конкурсу и у музыкантов, и у публики. Ушли грандиозные музыканты, по инициативе которых конкурс был организован, такие как Шостакович и Свиридов. Конкурс изменился до неприличия. Правда, вся система мировых конкурсов коррумпирована. По мнению Петрова, можно наладить дело, если принять к исполнению два простеньких принципа: 1. Члены жюри не должны иметь права судить своих учеников и родственников. (Здесь М. Е. в качестве реплики привел случай, как кто-то из родственников играл на одном из международных конкурсов и, кажется, Докшицер, несмотря на то что в конкурсе были и его собственные ученики, присудил премию чужому родственнику.) 2. После каждого тура надо вывешивать отчет — как проходило голосование, т. е. кто из членов жюри и кому сколько баллов поставил. В этом случае ничего «подправить» и «скорректировать» будет нельзя. Петров образно сказал, что на конкурсах очень часто происходит «убийство» музыкантов. Молодые люди теряют веру в себя. Потом, в частности ему, приходится разыскивать таких «засуженных», чтобы как-нибудь вернуть их к жизни и музыке.