Бальзак без маски - Пьер Сиприо

Граф Шарль Мнишек оставил в наследство своим сыновьям Георгу и Андре замок на Волынщине, который представлял собой «польский Версаль». Мнишеки владели огромными земельными угодьями, но, как и Ганские, проводили один месяц в Дрездене, другой — на водах в Германии, зиму — в Италии, лето — в Швейцарии. Когда они приезжали на Украину, то устраивали бесконечные приемы и балы, охотились или просто прогуливались. Как только заканчивался один безумный год, тут же возникала потребность думать о следующем. Какое состояние могло выдержать подобные забавы?

Для вступления в наследство Георг еще был слишком молод, и к тому же он не интересовался ничем, кроме насекомых, которых присылал ему Бальзак. Его брату Андре исполнилось всего 22 года. Ева Ганская предвидела «враждебные происки» против Анны и Георга и поэтому осталась в Польше.

И вновь письма от Евы стали приходить крайне редко. Неужели ей пришлась не по нраву мысль купить Монконтур? Бальзак пустился в объяснения: «Я хочу иметь загородный дом из-за тебя и ради экономии. Возможно, было бы предпочтительней располагать капиталом и оборачивать его». Иными словами, он намеревался купить побольше акций Компании Северных дорог, ведь железная дорога уже начала функционировать. Правда, акции продолжали падать, но ведь это делалось для того, чтобы лучше их разместить.

В течение всего лета 1846 года Бальзак прилагал невероятные усилия, чтобы писать «Бедных родственников», осматривать продававшиеся дома, любить Еву, думать о будущей совместной жизни. Улица Басс стала слишком шумной, на ней появились дети. Если он решит съехать, то куда? Должен ли он снимать квартиру? Это 3 тысячи франков. Купить? Было бы хорошо, если бы акции Компании Северных дорог значительно выросли в цене, ведь дом обошелся бы в 50–60 тысяч франков.

Лора Сюрвиль находила своего брата измученным, затравленным. Перед тем как исчезнуть с глаз долой, госпожа Брюньоль добивалась возмещения морального ущерба. Необходимо было изыскать по меньшей мере 7 тысяч франков. Чувствуя поддержку семьи Оноре, которая поднимала на смех женитьбу на польке, Луиза де Брюньоль ужесточила свои требования. Она задыхалась от ненависти и изнемогала от отчаяния, что вынуждена расставаться с Бальзаком, которого любила.

Георг Мнишек, с тех пор как умер отец, не спешил жениться на Анне. В Риме он наглядно доказал, что способен напропалую предаваться тайным любовным интрижкам. Помолвка не была разорвана, но Ева понимала, что должна находиться там, рядом со своими детьми, и неусыпно следить за ними до тех пор, пока их союз не будет освящен.

В конце июля сильная жара, мешавшая Бальзаку работать, спала. Но внезапно на улице у него разыгрался приступ холерины. Бальзак поспешил к Наккару, и тот прописал ему постельный режим. Для того чтобы побороть болезнь, Бальзак должен был соблюдать строжайшую диету, делать промывания желудка и пить воду, разбавленную сиропом.

Лежа в постели, Бальзак ломал голову: совершенно немыслимо, чтобы Ева, ставшая госпожой де Бальзак, дала жизнь ребенку, зачатому вне брака. «Я умру от горя, видя, что мой сын не будет узаконен брачным договором. Это убьет меня».

Нужно как можно скорее «связать узами» Еву и Оноре.

Независимо от возраста вступающих в брак во Франции требовалось письменное «высочайшее соизволение» родителей. Оноре попросил мать дать свое согласие, прибавив, что он «еще не сделал окончательного выбора». Мудрая предосторожность! Госпожа Бернар-Франсуа де Бальзак, несомненно, не допустила бы, чтобы Бальзак женился на Еве. А Ева, позаботилась ли она о своих документах? Получить метрические свидетельства из польской глубинки — целая морока.

И вдобавок еще одно огорчение — беременность Евы протекала с осложнениями. Самыми тяжелыми были первые недели. «Она очень страдает», — говорили ее дети. Но больше всего на свете она боялась родов. Зачатому в мае ребенку уже исполнилось три месяца. Приближался день его рождения. Еве было уже 45 лет. Она плохо переносила предыдущие беременности. И теперь ей вновь придется в течение нескольких месяцев отказываться от светских удовольствий. Она чувствовала себя одинокой, забытой. Если она умрет, разве кто-нибудь станет заботиться об Анне так же хорошо, как это делала она?

2 сентября 1845 года Бальзак потерял терпение. Ева изображала страдалицу. «Люби меня, если можешь», — повторяла она. Оноре устал «лобзать» (в письмах) «каждую клеточку кожи Евы, с упоением сжимать ее в своих объятиях беззубого волка». Он поспешил к ней в Крейцнах, в пансион Гротиус.

Оноре продумал каждую мелочь. Вернувшись из Германии, он составит брачный договор в Меце.

Почему именно в Меце?

Уже в июне Бальзак намеревался тайно обвенчаться с Евой. Он посвятил в свой секрет двух друзей: Жана-Никола Лакруа, родственника доктора Наккара, занимавшего должность королевского прокурора Меца, и Жермо, префекта департамента Мозель. Бальзак не хотел, чтобы Виктор-Оноре считался незаконнорожденным ребенком, признанным «последующим браком». Таким образом, возникала необходимость, чтобы гражданские власти признали, что церковный брак уже имел место. Это будет фиктивное бракосочетание, «которое совершит сочувствующий нам священник».

Вопрос о документах оставался открытым. У Евы Ганской с собой был только паспорт, составленный на русском языке. Требовалось еще по меньшей мере свидетельство о рождении. Подобная бумага внушала ужас Еве, которая всегда молодилась. Не переставая называть себя «старой» и «усталой», она не хотела уточнять свой возраст, особенно для Бальзака.

К тому же Ева Ганская умалчивала о том, что опасалась, как бы рождение ребенка не повлекло за собой скандала не только в семье, но и при дворе, где некоторые ее родственники были приближенными царя. Она решила родить тайно, доверить ребенка Бальзаку и скрыться в Верховне, заставив всех позабыть о себе.

А тем временем Ева приехала к детям в Висбаден и поселилась в доме, располагавшемся напротив курортных зданий. В этом городе 13 октября 1846 года состоялось венчание Георга и Анны.

Никогда еще Оноре не был столь трогателен. Съездив в Мец, чтобы уладить проблемы, связанные с тайным бракосочетанием, он вернулся в Париж и лишился сна. Ему нравилось участливо заботиться о Еве: «Вечная мысль моих мыслей, сердце моего сердца, ты, которая в этот миг одарена двумя сердцами, чтобы любить меня, двумя кровями, двумя жизнями, а у меня есть лишь огромная любовь и безграничная преданность и эти два прекрасные создания, ты, которую дал мне Господь, и Виктор-Оноре, который исходит от нас».

Поняла ли Ева, до какой степени любит ее этот человек? Если бы она могла, помимо своего восхищения, проявлять к нему немного нежности. Но она осторожничала. «Делай что хочешь, — говорила она, — но не обдирай меня как липку».