Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

Еще одна опасность осталась позади... А сколько ихъ впереди? ..

Къ вечеру налетeли тучи и полилъ дождь. Опять струи воды залили мои слeды, и я почувствовалъ себя во временной безопасности отъ погони.

СМЕРТЕЛЬНЫЙ ГАЗЪ

Послeднiе десятки километровъ... Все ближе...

Какъ разъ передъ границей полосами, вперемeшку съ {511} болотистыми мeстами, пошли крупные хвойные лeса, загроможденные буреломомъ. Стволы, сучья, пни, кустарникъ, молодая поросль -- все это дeлало путь очень труднымъ. То ползкомъ подъ упавшими деревьями, то обходя, то перелeзая черезъ баррикады наваленныхъ стволовъ, я медленно двигался впередъ, будучи въ такомъ лeсу въ безопасности, но рискуя сломать ногу въ любой моментъ.

Бeда пришла совсeмъ неожиданно. Перебираясь черезъ кучу поваленныхъ бурей стволовъ, я почувствовалъ, что гнилое дерево поддается подъ ногой и, качнувшись въ сторону, ударился бокомъ о стволъ сосенки. Внезапно изъ кармана раздался хрустъ раздавленнаго стекла.

Молнiей мелькнула мысль -- бутылка хлоръ-пикрина... Боже мой! Меня начинаетъ обливать та жидкость, быть около которой можно только въ противогазe. Черезъ нeсколько секундъ ядовитый газъ охватитъ меня своимъ зловeщимъ объятiемъ. Два-три вздоха, обморокъ, и черезъ минуту-двe -смерть... И это въ дикомъ лeсу, когда я въ плащe, связанномъ снаряженiемъ...

Я отчаяннымъ вздохомъ захватилъ въ легкiя запасъ воздуха, мгновенно отстегнулъ и отбросилъ назадъ спинную сумку, отрывая пуговицы, сорвалъ съ себя злополучный плащъ и рванулся впередъ съ колотящимся сердцемъ и разрывающимися легкими.

Какъ я не сломалъ себe ногъ въ своихъ безумныхъ прыжкахъ черезъ буреломъ -- не могу понять... Помню только, какъ въ полуообморокe я бросился на землю метрахъ въ 30-ти, задыхаясь и хватая воздухъ открытымъ ртомъ...

Эта быстрота бeгства, да еще плотность брезента плаща, не позволившая жидкости смочить платье, -- спасли меня.

Отдышавшись, я выбралъ длинную жердь и осторожно сталъ подкрадываться къ своимъ вещамъ, заходя со стороны вeтра. Увидeвъ плащъ, опять задержалъ воздухъ въ легкихъ, подбeжалъ къ нему, зацeпилъ жердью, забросилъ на стволъ поваленнаго дерева и убeжалъ. Черезъ пять минутъ я такимъ же способомъ перевернулъ его такъ, чтобы хлоръ-пикринъ вылился изъ кармана, потомъ выудилъ сумку и провелъ цeлую ночь безъ плаща, дрожа отъ сырого холода болотнаго лeса.

Почти весь слeдующiй день я не рискнулъ одeть плащъ и тащилъ его за собой на веревкe. Только къ вечеру, провeтривъ его на вeтру и на солнышкe, я смогъ одeть его.

И вотъ теперь этотъ плащъ, едва не сдeлавшiйся для меня саваномъ, -- со мной. И когда пережитое кажется сномъ, я разворачиваю его съ изнанки, осматриваю пятно отъ ядовитой жидкости и съ понятной гордостью вглядываюсь въ слова казеннаго штампа: "Свирьлагъ ОГПУ".

ГРАНИЦА

Не могу сказать, когда я перешелъ границу. Просeкъ пришлось пересeкать много. На каждой изъ нихъ таились опасности, и мнe не было времени вглядываться, имeются ли на нихъ пограничные столбы, разставленные на километръ другъ отъ друга. {512}

Но все-таки стали замeчаться признаки чего-то новаго. Вотъ черезъ болото осушительныя канавы. Ихъ раньше не было. Но развe эти канавы не могли быть прокопаны на какомъ-нибудь "образцовомъ совхозe ОГПУ"?

Вотъ на тропинкe обрывокъ газеты. Языкъ незнакомый. Финскiй? Но вeдь, можетъ быть, это совeтская газета, изданная въ Петрозаводскe на карельскомъ языкe.

Вотъ вдали небольшое стадо овецъ. Можно ли сказать съ увeренностью, что это -- финское хозяйство только потому, что въ Карелiи я нигдe не видалъ ни одной овцы?

Или, вотъ -- старая коробка отъ папиросъ съ финской маркой. Но развe не могъ пройти здeсь совeтскiй пограничникъ, куря контрабандныя папиросы?

Словомъ, я не зналъ точно, гдe я нахожусь, и рeшилъ идти впередъ до тeхъ поръ, пока есть силы и продовольствiе и пока я не получу безспорныхъ свeдeнiй, что я уже въ Финляндiи.

Помню, свою послeднюю ночь въ лeсу я провелъ совсeмъ безъ сна -настолько были напряжены нервы. Близился моментъ, котораго я такъ страстно ждалъ столько лeтъ...

СПАСЕНЪ

Къ вечеру слeдующаго дня, пересeкая узелъ проселочныхъ дорогъ, я наткнулся на финскаго пограничника. Моментъ, когда я ясно увидeлъ его нерусскую военную форму -- былъ для меня однимъ изъ счастливeйшихъ въ моей жизни...

Я радостно бросился впередъ, совсeмъ забывъ, что представляю отнюдь не внушающую довeрiя картину: рослый парень съ измученнымъ, обросшимъ бородой лицомъ, въ набухшемъ и измятомъ плащe, обвeшанный сумками, съ толстенной палкой въ рукe. Не мудрено, что пограничникъ не понялъ изъявленiя моего дружелюбiя, и ощетинился своей винтовкой. Маленькiй и щуплый, онъ все пытался сперва словами, а потомъ движенiями винтовки заставить меня поднять руки вверхъ. Славный парень!.. Онъ, вeроятно, и до сихъ поръ не понимаетъ, почему я и не подумалъ выполнить его распоряженiя и весело смeялся, глядя на его суетливо угрожающую винтовку. Наконецъ, онъ сталъ стрeлять вверхъ, и черезъ полчаса я уже шелъ, окруженный солдатами и крестьянами, въ финскую деревню.

СРЕДИ ЛЮДЕЙ

Я не вeрилъ въ то, что Финляндiя можетъ меня выдать по требованiю совeтской власти. Я вeдь не бандитъ, не убiйца и не воръ. Я политическiй эмигрантъ, ищущiй покровительства въ странe, гдe есть свобода и право.

Но я ожидалъ недовeрiя, тюремъ, допросовъ, этаповъ -- всего того, къ чему я такъ привыкъ въ СССР. И я вeрилъ -- что это неизбeжныя, но послeднiя испытанiя въ моей жизни. {513}

Въ маленькой чистенькой деревушкe меня отвели въ баню, гдe я съ громаднымъ облегченiемъ разгрузился, вымылся и сталъ ждать очередныхъ событiй.

Много я ждалъ, но того, что со мной произошло -- я никакъ не могъ ожидать.

Въ раздeвалку бани вошелъ какой-то благодушный финнъ, потрепалъ меня по плечу, весело улыбнулся и пригласилъ жестомъ за собой.

"Въ тюрьму переводятъ. Но почему безъ вещей?" -- мелькнуло у меня въ головe.

На верандe уютнаго домика начальника охраны уже стоялъ накрытый столъ, и мои голодные глаза сразу же замeтили, какъ много вкуснаго на этомъ столe. А послeднiе дни я шелъ уже на половинномъ пайкe -- пайкe "бeглеца".

Я отвернулся и вздохнулъ...

Къ моему искреннему удивленiю, меня повели именно къ этому столу и любезно пригласили сeсть. Хозяйка дома, говорившая по русски, принялась угощать меня невиданно вкусными вещами. За столомъ сидeло нисколько мужчинъ, дамъ и дeтей. Всe улыбались мнe, пожимали руку, говорили непонятныя уму, но такiя понятныя сердцу ласковыя слова, и никто не намекнулъ ни интонацiей, ни движенiемъ, что я арестантъ, неизвeстный, подозрительный бeглецъ, можетъ быть, преступникъ...

Все это хорошее человeческое отношенiе, все это вниманiе, тепло и ласка потрясло меня. Какой контрастъ съ тeмъ, къ чему я привыкъ тамъ, въ СССР, гдe homo homini lupus est.

А вотъ здeсь я -- человeкъ внe закона, нарушившiй неприкосновенность чужой границы, подозрительный незнакомецъ съ опухшимъ, исцарапаннымъ лицомъ, въ рваномъ платьe -- я вотъ нахожусь не въ тюрьмe, подъ охраной штыковъ, а въ домe начальника охраны, среди его семьи... Я для нихъ прежде всего -человeкъ...

Сотрясенный этими мыслями и растроганный атмосферой вниманiя и ласки, я почувствовалъ всeмъ сердцемъ, что я, дeйствительно, попалъ въ иной мiръ, не только географически и политически отличающiйся отъ совeтскаго, но и духовно дiаметрально противоположный -- мiръ человeчности и покоя... Хорошо, что мои очки не дали хозяевамъ замeтить влажность моихъ глазъ. Какъ бы смогъ объяснить имъ я это чувство растроганнаго сердца, отогрeвающагося отъ своего ожесточенiя въ этой атмосферe ласки?

За непринужденной веселой бесeдой, охотно отвeчая на всe вопросы любознательныхъ хозяевъ, я скоро совсeмъ пересталъ чувствовать себя загнаннымъ звeремъ, бeглецомъ и преступникомъ и впервые за много, много лeтъ почувствовалъ себя человeкомъ, находящимся среди людей.

Какiя чудесно радостныя понятiя -- человeчность и свобода, и какъ безпросвeтна и горька жизнь тeхъ, чей путь пересталъ освeщаться сiянiемъ этихъ великихъ маяковъ человeчества... {514}

___

Къ концу вечера, послe обeда, показавшагося мнe необыкновенно вкуснымъ, моя милая хозяйка съ сердечной настойчивостью предлагала мнe уже пятую чашку кофе.

Замeтивъ, что я немного стeсняюсь, она, наклонившись ко мнe, неожиданно тихо и ласково спросила:

-- Пейте, голубчикъ. Вeдь вы, вeроятно, давно уже не пили кофе съ булочками?

-- Четырнадцать лeтъ, -- отвeтилъ я. {515}

ЭПИЛОГЪ

ГЕЛЬСИНГФОРСЪ. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЮРЬМА.

Ко мнe входитъ спокойный, вeжливый надзиратель въ пиджакe и съ галстукомъ, безъ револьвера, сжатыхъ челюстей и настороженнаго взгляда. Улыбаясь, онъ знаками показываетъ, что нужно взять сумку и выйти. Очевидно, куда-то переводятъ... Я оглядываю свою камеру, въ которой я мирно провелъ двe недeли (Богъ дастъ -- послeднiя тюремныя недeли въ моей жизни) и выхожу. Мягкiй автомобиль мчитъ меня по наряднымъ, чистымъ улицамъ города... Да... Это тебe не "Черный Воронъ" и ОГПУ... Большое зданiе. "Etsiva Keskus Poliisi" -- Центральная Политическая Полицiя.