Россiя въ концлагерe - Иван Солоневич

-- Мать моя родная! Неужто смажутъ?

-- Ни черта, -- успокаиваю я. -- Пробьемъ, какъ въ бубенъ..

-- Ну, а кто бьетъ-то?..

Въ этотъ моментъ черезъ все поле проносится крикъ нашего капитана:

-- Эй, товарищъ Солоневичъ. Кати сюда!

"Что за притча. Зачeмъ я имъ нуженъ? Неужели мнe поручать бить?.. Бeгу. Взволнованныя лица окружаютъ меня. Скороскоковъ вполголоса говоритъ:

-- А, ну ка, докторъ, ударь-ка ты. Наши ребята такъ нервничаютъ, что я прямо боюсь... А вы у насъ дядя хладнокровный. {497} Людей рeзать привыкли, такъ тутъ вамъ пустякъ... Двиньте-ка...

Господи!.. И бываютъ же такiя положенiя!.. Черезъ нeсколько часовъ я буду въ бeгахъ, а теперь я рeшаю судьбу матча между чекистами, которые завтра будутъ ловить меня, а потомъ, можетъ быть, и разстрeливать... Чудеса жизни...

Не торопясь, методически, я устанавливаю мячъ и медленно отхожу для разбeга. Кажется, что во всемъ мiрe остаются только двое: я и вражескiй голкиперъ, согнувшiйся и замершiй въ воротахъ.

По старому опыту я знаю, что въ такiя минуты игра на нервахъ -- первое дeло. Поэтому я увeренно и насмeшливо улыбаюсь ему въ лицо и, не спeша, засучиваю рукава футбольной майки. Я знаю, что каждая секунда, выигранная мною до удара, ложится тяжкимъ бременемъ на психику голкипера. Не хотeлъ бы я теперь быть на его мeстe...

Все замерло. На полe и среди зрителей есть только одна двигающаяся фигура -- это я. Но я двигаюсь неторопливо и увeренно. Мячъ стоитъ хорошо. Бутца плотно облегаетъ ногу. Въ нервахъ -- приподнятая увeренность...

Вотъ, наконецъ, и свистокъ. Бeдный голкиперъ! Если всe въ лихорадкe ожиданiя, то каково-то ему?..

Нeсколько секундъ я напряженно всматриваюсь въ его глаза, опредeляю въ какой уголъ воротъ бить и плавно дeлаю первые шаги разбeга. Потомъ мои глаза опускаются на мячъ и -- странное дeло -- продолжаютъ видeть ворота. Послeднiй стремительный рывокъ, ступня ноги пристаетъ къ мячу и въ сознанiи наступаетъ перерывъ въ нeсколько сотыхъ секунды. Я не вижу полета мяча и не вижу рывка голкипера. Эти кадры словно вырeзываются изъ фильма. Но въ слeдующихъ кадрахъ я уже вижу, какъ трепыхается сeтка надъ прыгающимъ въ глубинe воротъ мячемъ и слышу какой-то общiй вздохъ игроковъ и зрителей...

Свистокъ, и ощущенiе небытiя прекращается... Голъ!..

Гулъ апплодисментовъ сопровождаетъ насъ, отбeгающихъ на свои мeста. Еще нeсколько секундъ игры и конецъ...3:2...

ЗАДАЧА ? 2

Затихло футбольное поле. Шумящимъ потокомъ вылились за ворота зрители. Одeлись и ушли взволнованные матчемъ игроки...

Я задержался въ кабинетe, собралъ въ сумку свои запасы и черезъ заднюю калитку вышелъ со стадiона.

Чтобы уйти въ карельскiе лeса, мнe нужно было перебраться черезъ большую полноводную рeку Свирь. А весь городъ, рeка, паромъ на ней, всe переправы -- были окружены плотной цeпью сторожевыхъ постовъ... Мало кому изъ бeглецовъ удавалось прорваться даже черезъ эту первую цeпь охраны... И для переправы черезъ рeку я прибeгъ къ цeлой инсценировкe.

Въ своемъ бeломъ медицинскомъ халатe, съ украшенными красными крестами сумками, я торопливо сбeжалъ къ берегу, изображая страшную спeшку. У воды нeсколько бабъ стирали {498} бeлье, рыбаки чинили сeти, а двое ребятишекъ съ лодочки удили рыбу. Регулярно обходящаго берегъ красноармейскаго патруля не было видно.

-- Товарищи, -- возбужденно сказалъ я рыбакамъ. -- Дайте лодку поскорeе! Тамъ, на другомъ берегу, человeкъ умираетъ. Лошадь ему грудь копытомъ пробила... Каждая минута дорога...

-- Ахъ, ты, Господи, несчастье-то какое!.. Что-жъ его сюда не привезли?

-- Да трогаться съ мeста нельзя. На дорогe помереть можетъ. Шутка сказать: грудная клeтка вся сломана. Нужно на мeстe операцiю дeлать. Вотъ у меня съ собой и всe инструменты и перевязки... Можетъ, Богъ дастъ, еще успeю...

-- Да, да... Вeрно... Эй, ребята, -- зычно закричалъ старше рыбакъ. -Греби сюда. Вотъ доктора отвезите на ту сторону. Да что-бъ живо...

Малыши посадили меня въ свою лодочку и подъ соболeзнующiя замeчанiя повeрившихъ моему разсказу рыбаковъ я отъeхалъ отъ берега.

Вечерeло. Солнце уже опускалось къ горизонту, и его косые лучи, отражаясь отъ зеркальной поверхности рeки, озаряли все золотымъ сiянiемъ... Гдe-то тамъ, на западe, лежалъ свободный миръ, къ которому я такъ жадно стремился. И я вспомнилъ слова поэта:

"Тамъ, за далью непогоды,

Есть блаженная страна;

Не темнeютъ неба своды,

Не проходитъ тишина...

Но туда выносятъ волны

Только бодраго душой.

Смeло, братья, вeтромъ полный,

Прямъ и крeпокъ парусъ мой"...

Вотъ, наконецъ, и сeверный берегъ. Толчекъ -- и лодка стала. Я наградилъ ребятъ и направился къ отдаленнымъ домикамъ этого пустыннаго берега, гдe находился воображаемый пацiентъ... Зная, что за мной могутъ слeдить съ другого берега, я шелъ медленно и не скрываясь. Зайдя за холмикъ, я пригнулся и скользнулъ въ кусты. Тамъ, выбравъ укромное мeстечко, я прилегъ и сталъ ждать наступленiя темноты.

Итакъ, двe задачи уже выполнены успeшно: я выбрался изъ лагеря и переправился черезъ рeку. Какъ будто немедленной погони не должно быть. А къ утра я буду уже въ глубинe карельскихъ лeсовъ и болотъ... Ищи иголку въ стогe сeна!

На мнe плащъ, сапоги, рюкзакъ. Есть немного продуктовъ и котелокъ. Компаса, правда, нeтъ, но есть компасная стрeлка, зашитая въ рукавe. Карты тоже нeтъ, но какъ-то на аудiенцiи у начальника лагеря я присмотрeлся къ висeвшей на стeнe картe -- идти сперва 100 километровъ прямо на сeверъ, потомъ еще 100 на сeверо-западъ и потомъ свернуть прямо на западъ, пока, если {499} Богъ дастъ, не удастся перейти границы между волей и тюрьмой...

Темнeло все сильнeе. Гдe-то вдали гудeли паровозы, смутно слышался городской шумъ и лай собакъ. На моемъ берегу было тихо.

Я перевелъ свое снаряженiе на походный ладъ, снялъ медицинскiй халатъ, досталъ свою драгоцeнную компасную стрeлку, надeвъ ее на булавку, намeтилъ направленiе на N и провeрилъ свою боевую готовность.

Теперь, если не будетъ роковыхъ случайностей, успeхъ моего похода зависитъ отъ моей воли, силъ и опытности. Мосты къ отступленiю уже сожжены. Я уже находился въ "бeгахъ". Сзади меня уже ждала пуля, а впереди, если повезетъ, -- свобода.

Въ торжественномъ молчанiи наступившей ночи я снялъ шапку и перекрестился.

Съ Богомъ! Впередъ!

СРЕДИ ЛEСОВЪ И БОЛОТЪ

Теперь возьмите, другъ-читатель, карту "старушки-Европы". Тамъ къ сeверо-востоку отъ Ленинграда вы легко найдете большую область Карелiю, на территорiи которой живетъ 150.000 "вольныхъ" людей и 350.000 заключенныхъ въ лагери ГПУ... Если вы всмотритесь болeе пристально и карта хороша, вы между величайшими въ Европe озерами -- Ладожскимъ и Онeжскимъ -- замeтите тоненькую ниточку рeки и на ней маленькiй кружокъ, обозначающiй городокъ. Вотъ изъ этого-то городка, Лодейное Поле, на окраинe котораго расположенъ одинъ изъ лагерей, я и бeжалъ 28 iюля 1934 года.

Какимъ маленькимъ кажется это разстоянiе на картe! А въ жизни -- это настоящiй "крестный путь"...

Впереди передо мной былъ трудный походъ -- километровъ 250 по прямой линiи. А какая можетъ быть "прямая линiя", когда на пути лежатъ болота, считающiяся непроходимыми, когда впереди дикiе, заглохшiе лeса, гдe сeть озеръ переплелась съ рeками, гдe каждый клочекъ удобной земли заселенъ, когда мeстное населенiе обязано ловить меня, какъ дикаго звeря, когда мнe нельзя пользоваться не только дорогами, но и лeсными тропинками изъ-за опасности встрeчъ, когда у меня нeтъ карты и свой путь я знаю только орiентировочно, когда посты чекистовъ со сторожевыми собаками могутъ ждать меня за любымъ кустомъ...

Легко говорить -- "прямой путь!"

И все это одному, отрываясь отъ всего, что дорого человeческому сердцу -- отъ Родины, отъ родныхъ и любимыхъ.

Тяжело было у меня на душe въ этотъ тихiй iюльскiй вечеръ...

ВПЕРЕДЪ!

Идти ночью съ грузомъ по дикому лeсу... Кто изъ охотниковъ, военныхъ, скаутовъ не знаетъ всeхъ опасностей такого {500} похода? Буреломъ и ямы, корни и суки, стволы упавшихъ деревьевъ и острые обломки скалъ -- все это угрозы не меньше, чeмъ пуля сторожевого поста... А вeдь болeе нелeпаго и обиднаго положенiя нельзя было и придумать -- сломать или вывихнуть себe ногу въ нeсколькихъ шагахъ отъ мeста побeга...

При призрачномъ свeтe луны (полнолунiе тоже было принято во вниманiе при назначенiи дня побeга) я благополучно прошелъ нeсколько километровъ и съ громадной радостью вышелъ на обширное болото. Идти по нему было очень трудно: ноги вязли до колeнъ въ мокрой травe и мхe. Кочки не давали упора, и не разъ я кувыркался лицомъ въ холодную воду болота. Но скоро удалось приноровиться, и въ мягкой тишинe слышалось только чавканье мокраго мха подъ моими ногами, каждый шагъ которыхъ удалялъ меня отъ ненавистной неволи.

Пройдя 3-4 километра по болоту, я дошелъ до лeса и обернулся, чтобы взглянуть въ послeднiй разъ на далекiй уже городъ. Чуть замeтные огоньки мелькали за темнымъ лeсомъ на высокомъ берегу Свири, да по-прежнему паровозные гудки изрeдка своимъ мягкимъ, протяжнымъ звукомъ нарушали мрачную тишину и лeса, и болота.