Сны инкуба - Лорел Гамильтон

— Знаю, но это самый быстрый для меня способ все объяснить.

Я хотела спросить «что объяснить?», но подавила это желание. Ему явно было больно, а я стараюсь никому не сыпать соль на раны. Но это требование уединения и такая долгая подготовка меня нервировали. Насколько мне было известно, у нас с Ричардом не было ничего такого важного друг другу сообщить. И то, что он по этому поводу другого мнения, мне спокойствия не добавляло.

Я сидела на углу кровати, одной рукой придерживая ворот халата, потому что он распахивался даже подпоясанный. Слишком широк в плечах, потому и сидит неправильно. Другую руку я держала на коленях, чтобы полы случайно не распахнулись. Минуту назад я торчала перед ним голая, как кочерыжка, а сейчас мне было бы неловко от распахнутого халата. Наверное, дело в его словах, что он не хотел бы говорить со мной на эту тему, если я голая. А мне было бы трудно говорить серьёзно, будь он голым у меня перед глазами? Хотелось бы мне ответить, что нет, но честно говоря, было бы. Черт, только этого мне и не хватало.

Он снова уставился в пол. Я уже не могла этого выдержать. И решила его как-то подтолкнуть, но не так резко, как раньше, и постаралась думать о нем как о своём друге, а не бывшем любовнике, который всегда умел мне изгадить малину.

— Что ты хочешь мне рассказать об этой ссоре с Клер?

Я даже сумела говорить нейтральным голосом. Очко в мою пользу.

Он набрал побольше воздуху — и выпустил его, а потом поднял ко мне грустные карие глаза.

— Может, не отсюда надо начать.

— Окей, — сказала я таким же тщательно-нейтральным голосом. — Начни с чего-нибудь другого.

Он помотал головой:

— Не знаю, как это сделать.

«Что сделать?» — чуть не заорала я, но сдержалась. Только терпение у меня никогда не было бесконечным, и я знала, что если Ричард будет телиться и дальше, оно лопнет. Или я взорвусь. Тут мне пришла в голову мысль, что если начну разговор я, он присоединится.

— Давненько уже я не видала, как ты бесишься, — сказала я.

— Мне жаль, что так вышло. Я потерял самообладание. Я не…

— Это не упрёк, Ричард. Я хотела сказать другое: твоя ярость ощущается по-другому, чем в первый раз, когда я её наблюдала.

Он посмотрел на меня:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ощущается — ну, на вкус, — как моя собственная ярость. Не как твоя.

Теперь я завладела его вниманием:

— Не понимаю.

— Не уверена, что сама понимаю, но смотри: Ашер мне говорил, что Жан-Клод стал более беспощадным, потому что я — его человек-слуга. Но когда Дамиан стал моим слугой-вампиром, я обрела часть его самообладания. Приобрести можно лишь то, чем может поделиться твой партнёр.

Он смотрел на меня, и печаль его слабела, сменяясь задумчивостью. Где-то там прятался острый ум, беда только, что Ричард не всегда его использует.

— Окей, понял.

— Если Жан-Клод получил мою практичность, и стал безжалостнее, то что получил ты? Я получила от тебя часть зверя и жажды мяса. От Жан-Клода — жажду крови и ardeur. А ты что получил от нас?

Он задумался.

— Жажду крови от Жан-Клода. Кровь для меня почти так же привлекательна сейчас, как и мясо. А раньше не была. — Он изменил положение, сел на полу по-турецки. — Мне последнее время легче говорить с тобой мысленно, а вчера я вмешался в твой контроль над зомби.

Он поёжился, будто ему неуютно стало от этой мысли. Что ж, я его понимаю.

— Но телепатия и эта история с зомби — свежая вещь, Ричард. А что ты получил с самого начала?

Он нахмурился, глядя в пол.

— Не понимаю…

— Что если ты получил какую-то часть моего гнева?

Он поднял глаза.

— Твой гнев не может быть хуже ярости зверя.

Я засмеялась, несколько веселее, чем он до того, но не намного.

— Ох, Ричард, ты столько времени провёл у меня в голове и все ещё в это веришь!

Он упрямо мотнул головой:

— Человек не способен на такую безрассудную ярость, как зверь.

— Ты много изучал людей — серийных убийц? — спросила я.

— Сама знаешь, что нет, — буркнул он.

— Не надо дуться, Ричард, я просто пытаюсь сформулировать мысль.

— Тогда сформулируй.

— Так вот, это именно то, о чем я говорила. Ты сейчас говоришь больше похоже на меня, чем на себя. Ты легче сердишься, а меня рассердить стало сложнее — почему? Что если ты получил немножко моей гневливости, а я — твоего спокойствия?

Он снова покачал головой.

— Ты говоришь, что твой человеческий гнев хуже моей звериной ярости. Этого не может быть.

Мой черёд настал мотать головой.

— Ричард, ты все ещё думаешь, что люди лучше ликантропов. Не знаю, где ты набрался таких мыслей.

— Люди не едят друг друга.

— Ни фига, ещё как едят.

— Я не говорю о культурах с ритуальным каннибализмом.

— Я тоже.

— Сравнение ликантропов с серийными убийцами мне тоже не облегчает ощущение от того, что я — ликантроп.

— Я не о том, я только хочу сказать, что люди бывают так же переполнены яростью и одержимы разрушением. Разница в том, что вервольф для этого лучше приспособлен. Если бы у человека были клыки и когти, как у вас, то мы — или они — были бы столь же разрушительны. Не по недостатку желания, а по недостатку возможностей люди не так страшны, как оборотни.

— Если это твоя ярость, Анита, тогда это ужасно. Это хуже всего, что мне приходилось ощущать. Это вроде безумия. Быть такой злой почти все время — не могу поверить, что в тебе такое было.

— Без прошедшего времени, Ричард, могу тебя уверить. Мне давно уже пришлось смириться с тем, с чем приходится работать.

— Что значит — «приходится работать»?

— Значит, что в самом моем сердце лежит эта глубокая, зияющая, бездонная пропасть чистой ярости. Может быть, я с ней родилась. Знаю только, что заполнить её очень поспособствовала гибель матери. Но эта пропасть со мной, сколько я себя помню.

Он замотал головой:

— Это ты только так говоришь, чтобы мне легче было.

— Зачем мне говорить неправду, чтобы тебе было лучше?

Злость как по волшебству наполнила его глаза. Только что они были надёжно-карие, и вдруг потемнели, как у серийного убийцы.

— Спасибо, большое спасибо за напоминание, что я для тебя больше ни хрена не значу.

Я покачала головой, уронила руки на колени.

— Если бы ты ничего для меня не значил, совсем ничего, Ричард, мы не были бы сейчас наедине в этой комнате.

— Ты права, прости. Я просто вдруг дико разозлился.

Он попытался потереть руками плечи, но кровавые царапины сильно заболели.

— Ты говорил, что хочешь облизать раны, так давай. Меня это не трогает.

— Меня трогает.

— Нет, Ричард, тебе легче станет, если ты раны оближешь. Тебе понравится, и вот это тебя и беспокоит. Не то, что тебе этого хочется, а то, как тебе от этого хорошо станет.