Двадцатое июля - Станислав Рем

— Всех отвести на задний двор. Там будем делать осмотр.

Через двадцать минут, когда профессор наконец оклемался,

Скорцени снова подвел его к заключенным:

— Постарайтесь отвлечься, господин Залиш, от всех эмоций. Меня интересуют татуировки, которые вы видите на телах этих арестантов. Расскажите мне о них все, что вам известно.

Первый же рисунок взволновал профессора чрезвычайно.

— Дивная, дивная вещь, — приговаривал он, разглядывая на изможденной спине заключенного русалку, сидящую на якоре и держащую в руке масляный флотский фонарь. — Очень, скажу вам, талантливый художник сотворил подобное чудо.

— Пожалуйста, ближе к сути. — Скорцени натянул на руки перчатки и с гримасой чудовищной брезгливости дотронулся до кожи арестанта. — Скажите, такой рисунок может выдать принадлежность его владельца к какой-то конкретной стране?

— Нет, — отрицательно покачал головой профессор. — Конечно, способов нанесения татуировок существует множество, однако практически во всех частях света пользуются одними и теми же, наиболее распространенными. Так что выяснить страну рождения по технологии нанесения рисунка невозможно. Теперь о самом рисунке. Мотивы с русалками популярны во всех морских державах. Морякам импонирует этот мифический персонаж — нейтральный и эротичный одновременно. Так что стоящий перед нами… гм… человек может быть и американцем, и голландцем, и немцем… — Поняв, что сморозил чушь, профессор стушевался. — Простите, оговорился. У немцев не может быть таких узоров. Мы — культурная нация. А перед нами — образчик дикарского искусства. Вы знаете, еще в восемнадцатом веке…

— Лекцию оставим на потом, — бесцеремонно перебил профессора Скорцени. — Осмотрите следующего.

На теле второго заключенного рисунок был небольшой (по сравнению с первым) и тусклый (видимо, довольно старый). Неведомый художник изобразил на этой спине голову мужчины с большими залысинами, крупным носом и маленькой клиновидной бородкой.

— В сравнении с первым этот рисунок дилетантский. Видите, — профессор старался показывать дефекты, не притрагиваясь к «экспонату», — вот здесь не соблюдены пропорции, поэтому часть лица выглядит так, будто рисунок делал ребенок. Кстати, господа, а вы не знаете, чей это портрет?

— Ленина. Что скажете о прочей живописи?

Профессор застенчиво улыбнулся.

— Такие татуировки в Советской России делают исключительно в местах лишения свобода. Они, то есть рисунки, отображают как бы ранг владельца, его место в их ограниченном решетками сообществе. Но вот что конкретно они означают, сказать не могу. К сожалению, у меня нет опыта работы с таким материалом.

Скорцени повернулся к Радлю:

— Может, его? — Он указал на «кожаный портрет» Ленина.

Капитан пожал плечами:

— В лагере я взял то, что приглянулось. А решать тебе.

— Хеллмер, — подозвал Скорцени другого помощника, — приведи русского.

…Сердце Куркова болезненно сжалось при виде представшей глазам картины. «Живые трупы, — билась в голове одна-единственная мысль. — Еще живые, но уже трупы».

— Курков! — властный окрик Скорцени вернул Сергея к реальности, — мы хотим сделать вам подарок. Посмотрите внимательно на этих, так сказать, людей. У каждого из них имеется татуировка. Одну из них вы должны выбрать себе. Либо комбинацию. Но учтите: рисунок должен соответствовать вашему положению в советском обществе.

Заключенных начали поочередно вертеть перед Курковым. Первого он тут же отбраковал. На вопрос Скорцени, почему, ответил, что такие наколки на его родине носят исключительно моряки или люди, так или иначе связанные с морем. Он же таковым никогда не был. Татуировку с изображением Ленина, равно как и с изображением Кремля у четвертого арестанта, тоже отмел: уголовники подобную живопись не жалуют. Зачем увековечивать тех, кто тебя сажает?

Третий и пятый заключенные имели зэковские наколки: перстни на пальцах. У одного две ходки, у другого — три. На плече «пятого», вдобавок к перстням на пальцах, красовалась икона Казанской Богоматери.

Курков указал на последний рисунок:

— Если б словил еще две ходки, носил бы сейчас нечто подобное.

Скорцени повернулся к профессору:

— А теперь, господин Залиш, вы это «нечто подобное» скопируйте и перенесите на тело нашего молодого человека.

Губы профессора дрогнули:

— Простите, я, конечно, знаю, как наносить татуировку, но только теоретически. На практике я подобным ремеслом никогда не занимался.

— А мы, наш дорогой профессор, и в теории не знаем. Так что выберите себе помощника из моих людей и приступайте. И еще, господин Залиш: татуировка должна выглядеть так, словно ее нанесли года два назад. — Скорцени ткнул пальцем в сторону второго заключенного: — Примерно как у этого. Я уверен, вы справитесь. — Профессора подхватили под руки и повели в замок. — Хеллмер, поставьте охрану рядом с Курковым. И не дай бог, если кто-то из заключенных с ним заговорит.

До небольшого двухэтажного отеля «Швайцерхоф» Мюллер добрался на такси. Служба сопровождения, с которой он вошел в контакт еще в поезде, взяла автомобиль, в котором ехал шеф, под наблюдение, однако слежки за машиной группенфюрера ими обнаружено не было. Во что «Мельник», естественно, не поверил.

Даллес ждал Мюллера в верхней комнате. Шеф гестапо, медленно поднимаясь по лестнице, впервые испугался. Начиная с 1933 года он ни разу не покидал пределов Германии. Поездки в Париж, Варшаву и Прагу не в счет — то были командировки уже по территориям рейха. Теперь же он ощущал себя разгуливавшим по улицам голым идиотом.

Он прекрасно знал, как умеют работать ребята Шелленберга. Бывший подчиненный смог все-таки отшлифовать профессионализм у своих подопечных. И если кто-то смог выследить Мюллера и сообщить о его прибытии в Цюрих, то на жизни группенфюрера можно было поставить большую жирную точку.

Подойдя к нужной двери, Мюллер несколько секунд выждал, после чего негромко постучал. Дверь ему открыл высокий мужчина, лица которого он до сих пор не видел. Ни в жизни, ни на фотографиях. То был Геверниц.

— Господин…

— Литш. Рольф Литш. Коммерсант, — торопливее, чем следовало бы, ответил Мюллер.

— Проходите, господин коммерсант.

Геверниц посторонился, и группенфюрер прошел в столовую. Там никого не было.

— В кабинет, пожалуйста. Я провожу.

Мюллер последовал за мужчиной и оказался в довольно просторном помещении с низким потолком и камином. Стены, отделанные деревом, были украшены чеканными картинами школы Тициана: тяжелыми и мрачными. Толстые ковры скрадывали звук шагов. В центре располагался письменный стол работы мастеров прошлого столетия. Вокруг стола стояли три кресла: одно во главе и два по бокам.