К своей звезде - Аркадий Пинчук

– А хочешь, я тебе расскажу о летчике, который спас меня? – в голосе сына снова появилась жесткость, глаза стали холодными и колючими.

– Конечно. Мне все интересно знать о твоей службе, о том, как случилось, что ты здесь оказался.

– Не думаю, что все тебе будет приятно, но я расскажу все.

Волков слушал Гешку и все время ловил себя на какой-то раздвоенности. С интересом вслушивался в рассказ сына – все случившееся казалось просто невероятным, и вместе с тем изучал нового Гешку – что стоит за его скупыми словами, такими же скупыми жестами (в детстве любил поразмахивать руками)? Чувствовал Иван Дмитриевич тревогу необъяснимую, подсознательную. Ждал – сейчас все объяснится.

«Может, он хочет упрекнуть меня, – подумал вдруг Волков, – что я виноват в его ранении? Виноват в том, что не вмешался, когда Гешку направили в Афганистан? Мог ведь вмешаться, мог уберечь от опасности».

Эта мысль отлетела так же стремительно, как и пришла. Гешка сам рвался туда, просил отца ни в коем случае не вмешиваться в его служебные дела. Какой же камень лежит на душе у сына?

– Знаешь, отец, этот летчик для меня стал богом, образцом на всю жизнь. – По волнению сына Волков понимал, что летчик, так искусно владеющий боевым вертолетом и так мужественно выполнивший свой долг по спасению товарищей, видимо, действительно достоин и таких восторженных оценок, и того, чтобы стать примером для подражания. – У меня будет к тебе просьба: найди его, поговори, попроси прощения. Ты должен, просто обязан признать свою вину.

Волков достал блокнот и шариковую ручку, удивленно повторил:

– Признать свою вину? – И спросил: – Как его фамилия?

Гешка взволнованно прокашлялся.

– Не надо записывать, – сказал он, – ты его знаешь. Это майор Ефимов.

Вот оно что… Вот, оказывается, какую кривую описала судьба, чтобы замкнуть круг. «Нет моей вины перед Ефимовым! – хотел, как обычно жестко и уверенно, сказать Иван Дмитриевич. – Я его не только предупреждал. Просил, умолял: потерпи, не высовывайся, помолчи ради дела. Ефимов не послушал никого. Сам все решил. Вот и нарвался». Это хотел сказать Волков, но вовремя понял: если скажет – потеряет уважение сына.

– Я часто вспоминал твои нравоучительные рассказы о Ефимове, – Гешка подыскивал осторожные слова, чтобы не обидеть отца, – и всякий раз думал о его поступках… как бы тебе сказать… ну, с уважением, что ли. Понимаешь, отец, с какой стороны ни посмотри – с нравственной, с гражданской, с партийной – Ефимов поступал честно, бескомпромиссно. Не думай, что я пришел к этим выводам из чувства благодарности к спасителю своему. То, что я сам увидел, и то, что ты мне рассказывал, соединилось позже, когда появилось время для спокойных размышлений.

– Считаешь меня виноватым?

– Считаю. Ты должен был защитить его. А ты ударил.

Волков почувствовал, что с трудом сдерживает раздражение: вот и дождался праведного суда, яйцо поучает курицу, сын объясняет отцу, как надо жить. Уже готов был сказать нечто в этом духе. Но увидел в глазах Гешки испуганное ожидание: поймет отец свою ошибку или будет стоять на прежней позиции?

«Какую ошибку? – хотел спросить он сына. – Никакой ошибки не было». И сразу вспомнил, как в узком кругу руководства решалась судьба Ефимова, как Александр Васильевич пытался защитить его перед командующим войсками округа, и как командующий в упор спросил Волкова: «Так виноват Ефимов в случившемся или не виноват?» И Волков, раздраженный упрямством комэска, твердо ответил: «Виноват». – «А раз виноват, – сказал командующий, – переведем его в рядовые летчики. На вертолет. Там скорости поменьше, у него будет возможность обо всем спокойно подумать».

– Только, пожалуйста, отец, – на лице Гешки на миг обозначилось насмешливое выражение, – не разговаривай со мной, как с маленьким. Там быстро взрослеют. Я видел не только свою, но и кровь своих товарищей. Если ты хотя бы не извинишься перед ним, то я, боюсь, не смогу считать тебя своим отцом.

– Послушай, – голос Волкова неожиданно сел, из горла вырвался сухой свист. Он прокашлялся и хотел продолжить: «Послушай, что ты себе позволяешь? С отцом все-таки разговариваешь…» Но Гешка предупредительно тронул его руку.

– Не надо, отец. Потом…

В палату вошла медсестра и молча положила на тумбочку сложенную вчетверо телеграмму. От командира части, где служил Гешка.

– Прочти, – попросил он Ивана Дмитриевича.

В телеграмме сообщалось о награждении лейтенанта Волкова Геннадия Ивановича медалью «За боевые заслуги». Глаза Гешки засветились неподдельным счастьем. Первая награда Родины! И какая – «За боевые заслуги»!

– «Целинный», я «полсотни седьмой», прошу разрешить посадку.

– Разрешаю «полсотни седьмому» посадку, – сказал Волков и приказал дать на площадку свет. – Ветер северо-западный, двадцать метров.

Сидя на своем возвышении в передвижном командном пункте, Волков через прозрачный колпак наблюдал, с каким трудом из снежной кутерьмы пробивается блеклое пятно посадочной фары. Отчетливо разглядев посадочные огни, пилот уверенно перевел вертолет в режим зависания, развернул по ветру, словно флюгер, хвостовой винт и мягко опустился в центр площадки.

Волков передал руководство полетами заместителю, а сам вышел к приземлившемуся вертолету. Открылась дверь и по маленькой металлической лесенке спустился командующий. Волков доложил обстановку, показал штабную палатку, куда следует направить прилетевших людей, а сам, подсвечивая фонарем, провел Александра Васильевича по всем объектам, которые были выстроены этой ночью в квадрате семь-тринадцать.

Командующий работой Волкова остался доволен.

В штабной палатке гудела раскалившаяся докрасна маленькая чугунная печурка, ярко горела привязанная к деревянной подпорке лампочка без абажура, потрескивали вынесенные с командного пункта динамики. Посередине, на раскладном столе лежала развернутая карта Большого озера, а на его синей поверхности, поближе к похожему на дельфина выступу берега, торчал небольшой бумажный флажок. Он словно магнит притягивал внимание присутствующих.

– Координаты спускаемого аппарата, – сказал Волков, – мы получили пятнадцать минут назад с самолета поисково-спасательной службы. Проблесковый огонь они наблюдают с неравномерными перерывами. Причиной тому, полагаю, снежные заряды.

– «Целинный», я «полсотни пятый», проблесковый огонь не вижу, – доложил динамик голосом Шульги, – уточните координаты.

Координаты уточнили, но через несколько минут Шульга доложил, что видимость над озером ухудшилась, проблесковый огонь и с малой высоты обнаружить не удалось.

– Возвращайтесь на точку, – сказал командующий в микрофон. И осмотрел присутствующих: – Придется еще ниже спускаться. Понимаю, очень опасно, но придется. Как считаете, Ефимов?

– Разрешите попробовать? – как-то тихо, но достаточно уверенно попросил Ефимов. Все сразу повернули головы в его сторону, затем в сторону командующего – что скажет?

– Давай, Федор Николаевич, – разрешил командующий. – Уточни пеленг и пусть штурман по ниточке ведет, метры считает.

А через некоторое время Ефимов доложил:

– «Целинный», я «полсотни семь». Высота… Вижу проблесковый огонь. Иду на снижение.

На СКП поднялся командующий. Помощник Волкова, чтобы освободить место генералу, протиснулся к выходу.

– Запросите, чего он замолчал? – сказал Александр Васильевич.

Ефимов замолчал потому, что потерял проблесковый огонь. Как только спустился ниже к воде, видимость резко ухудшилась.

– Озеро парит, – объяснил вошедший Шульга. – Верхний слой тумана сдувается, а сквозь нижний ни черта не видно. Я опускался на десять метров, включал фару. Как черт в рукомойнике! Рассвет бы поскорее, не все белое – снег.

Поступило сообщение от космонавтов: энергию отключили, второстепенные приборы омертвили, освещение убрали, оставили только маленькую лампочку на гибком шнуре. Питание подается на радио и проблесковый маяк. Болтанка усиливается, столкновение со льдинами стало реже.

– Их выносит на открытую воду, – сказал Волков, – там гуще туман и хуже видимость.

– Дайте прибой, «Целинный», – попросил Ефимов и через минуту сообщил новый пеленг спускаемого аппарата. – Вижу! Зацепился! Снижаюсь!

Шульга посмотрел на карту.

– Здесь и я искал. Вот так ходил, – он сделал ногтем зигзаг по голубой поверхности карты. – Такого плотного тумана я еще не видел. Как в прачечной. Разве только Ефимов с его кошачьим чутьем…

Вошел командир инженерно-саперного подразделения. Доложил, что подготовлено пять надувных лодок. Два экипажа сделали попытки отплыть, но береговой припай перетерло в ледяное крошево. Люди проваливаются в воду, лодки режет льдом, а до чистой воды по меньшей мере около двух километров.

– Может, вертолетом через припай перебросишь?