К своей звезде - Аркадий Пинчук

Но был в биографии Александра Васильевича случай, был вопрос, ответ на который он так и не нашел. На одном из воздушных парадов ему было поручено показать сложный групповой пилотаж на первых реактивных МИГах. Эскадрилья справилась с поставленной задачей. Все, кто присутствовал на параде, впервые увидели возможности советских реактивных самолетов.

Еще не остывшие от полетов летчики собрались в классе и возбужденно обсуждали события дня. В это время Александра Васильевича неожиданно позвали к телефону в кабинет командира части. Пожилой полковник, вся грудь в орденах, стоял навытяжку у своего стола с телефонной трубкой в руке. Увидев вошедшего комэска, протянул трубку вперед, подальше от себя и шепотом сказал:

– Будете говорить с товарищем Сталиным.

– Я?! – удивился Александр Васильевич и взял трубку.

Ему спокойно сказали «минуточку» и переключили аппарат. И он сразу услышал ровный голос Сталина:

– Здравствуйте, товарищ полковник…

– Я майор, товарищ Сталин, – возразил Александр Васильевич вместо того, чтобы ответить на приветствие. – Вы ошиблись…

– Товарищ Сталин не ошибается, – сказал спокойно Сталин, у него, наверное, было очень хорошее настроение, и добавил: – Я поздравляю вас с хорошей работой в воздухе. Спасибо.

– Служу Советскому Союзу! – уже четко по-военному ответил новоиспеченный полковник.

Он подивился не тому, что на его плечи так неожиданно свалились полковничьи погоны. Поразила собственная дерзость: как он посмел сказать товарищу Сталину «Вы ошиблись!». И как эти кощунственные слова простились ему?

Когда Александр Васильевич получил сообщение о смерти боевого товарища Павла Ивановича Чижа, он пережил эту весть мучительно тяжело. Сам чувствовал, как по ночам болит печень и деревенеет кисть левой руки. Днем все постепенно приходит в норму, надо только потискать теннисный мячик, расходиться – и вполне здоровый человек. А по ночам, просыпаясь от боли в печени, обнаруживал, что левая рука не хочет повиноваться, кисть как чужая. К врачам обращаться не хотелось, сразу поднимут тревогу, запретят летать. Чтобы не случилось беды в воздухе, проверял себя за рулем машины. Садился в выходной день на собственную «Волгу» и гнал по самым крутым и малозаезженным дорогам. Две сотни в одну сторону, две в обратную. Машина, как и самолет, требует немало физических сил.

Но года два назад печеночная колика уложила его в госпиталь. Летает он теперь как летчик редко, и только на «спарке», зато с врачами стал встречаться гораздо чаще. Все имеет начало, значит, должен быть и конец.

Случилось это вскоре после тех памятных учений на Севере, которые проводил заместитель Главкома. Александр Васильевич то ли простудился, то ли перенервничал, но ухудшение нарастало хоть и медленно, но неотвратимо. А понервничать пришлось основательно. Александр Васильевич был категорически против отчисления Ефимова из истребительной авиации. Но командующий войсками округа не прислушался к его доводам. «Летчик не отрицает свою вину, значит должен быть наказан. Справедливость обязана торжествовать».

Запальчивые слова Александра Васильевича о том, что «торжествует в данном случае не справедливость, а ваше уязвленное самолюбие», обошлись ему очень дорого. Командующий войсками округа сразу перестал называть его по имени-отчеству, перешел на официальный тон во взаимоотношениях, стал чаще обычного на заседаниях и совещаниях подчеркивать вскрытые недостатки в авиационных частях. Дескать, прежде чем указывать другим на соринку в реснице, вытащите бревно из собственного глаза.

Какое-то время Александр Васильевич держал Ефимова в поле своего зрения, с удовлетворением отмечал успехи офицера в переучивании на вертолетных аппаратах, потом, после его перевода в Ограниченный контингент советских войск в Афганистане, следить перестал и даже забыл, что когда-то в его подчинении был такой летчик – Ефимов.

15

Так называемые нештатные ситуации всякий раз делали его предельно собранным. Стоило баллистикам определить примерные координаты приземления спускаемого аппарата, как Владислав Алексеевич уверенно и быстро выдал все распоряжения, будто заранее знал, что на заключительной фазе полета будут отклонения.

В самолете он позволил себе расслабиться. Снял с полки чемодан, поставил на колени, нашел в нем кожаную папку с молнией (подарок Гагарина), раскрыл ее.

Чемодан в дорогу ему всегда готовила Шура. Владиславу Алексеевичу иногда хотелось половину уложенных предметов выбросить, но потом он все-таки убеждался в Шуриной предусмотрительности. Не было еще такого случая, чтобы хоть что-то, положенное в чемодан руками жены, оказалось лишним и не понадобилось во время командировки. И теплые носки, и чайная ложечка, и маленький дорожный будильник, и баночка с растворимым кофе, и патрончик с набором ниток-иголок – все находило применение самым неожиданным образом.

Зато кожаную папку на молнии он всегда заполнял сам. Кроме тоненьких инструкций, туда обязательно попадали клеенчатая тетрадь для записи неожиданно рождающихся мыслей, тоненький атлас, маленький телефонный справочник связи ВЧ и, как правило, какой-нибудь незаконченный вариант статьи, конспект лекции или доклада.

В этот раз Владислав Алексеевич положил в папку исчерканные вкривь и вкось странички служебной записки. Как будто уже все, что ему хотелось сказать, – сказано. Выводы обоснованы и многократно выверены, отшлифован стиль. И все-таки у него не было ощущения, что документ готов к обнародованию. Чего-то в записке явно недоставало. А вот чего? Не слишком ли спокойно написана? Будто все изложенное автору до лампочки. Сторонний наблюдатель. Просигнализировал, а вы как знаете… Хотите – решайте, хотите – нет, мне все равно.

Выводы, конечно, обоснованные. Но им не хватает полемической заостренности, какие-то прямо тупиковые выводы. Сколько информации для размышлений добавила авария в топливной системе станции? Новое не может оставаться новым всегда. Оно рано или поздно уступит место новейшему. Космонавтика, как и другие достижения человеческого гения, обретает уже повседневный, обычный характер, хотя она нелегко давалась человеку как в самом начале, так и сейчас. Но это не значит, что право на следующий шаг мы можем получать лишь после гарантированного освоения взятых высот. Завтрашний день поставит более сложные задачи. Чтобы к ним быть готовыми, надо более остро и круто подымать принципиальные вопросы методологии уже сегодня. Больше вопросов – больше ответов.

Укладывая еще дома записку в папку, Владислав Алексеевич мысленно намечал себе план работы в дороге, прикидывал, что необходимо сделать в первую очередь. Но первоочередным в этом документе ему казалось все.

– Что задумался, витязь? – спросила Шура. – Направо пойдешь – коня потеряешь?..

– Поиск ответов, – продолжал Владислав Алексеевич формулировать свою мысль вслух, – это поиск новых путей. А поиск новых путей…

Шура усмехнулась:

– Когда машинист ищет новые пути, паровоз сходит с рельсов. Шутка.

Владислав Алексеевич поцеловал жену и пошел одеваться. Захотелось сказать ей на прощание что-то приятное.

– Вернусь, поедем в Ленинград, – пообещал он.

– До майских праздников?

– Зачем так спешить?

– Вот-вот…

– Летом! Когда белые ночи! А что теперь в Ленинграде? Одна слякоть.

– Прав, Слава, как всегда. Поезжай. – Она даже дверь ему открыла. Но губы для поцелуя подставить не забыла. Ох, хитрющая женщина.

Владислав Алексеевич любил свою жену, хотя в любви ей никогда не объяснялся. Познакомились в пору студенчества, подружились, зарегистрировали брак, сына и дочь родили, во всем понимали и поддерживали друг друга, ни бурных объяснений, ни обидных ссор. Живут вроде каждый сам по себе. Но стоит разъехаться хотя бы на два-три дня, и Владислав Алексеевич начинает тосковать по Шуре. Не хватает ее глаз, ее голоса, ее дыхания. Отсутствие Шуры мешает жить. В такие мгновения он называет жену (про себя, конечно) ласковыми и нежными словами, которые почему-то при встрече сразу забываются. Рядом жена, близко, ну и ладушки. Шура и без слов все понимает.

Такое бы взаимопонимание везде, со всеми. Насколько бы легче работать стало. Да и дело бы шло с иным ускорением. Нет, Владислав Алексеевич не считал себя ясновидящим прорицателем, не думал, что все его идеи и замыслы верны от «а» до «я». Он не терпел скороспелых решений у других и умел одергивать себя. Были в его жизни мгновения, когда неожиданно осеняло, когда идея врывалась словно сквозняк через открытое окно. И тогда летели к чертям листки с вымученными «мыслизмами», и казалось, что главное звено в руках, только тяни, вся цепочка пойдет вверх. Тем не менее Владислав Алексеевич охлаждал себя, заставлял спокойно все выверить до буковки, и лишь когда выветривалась эйфория неожиданно свалившейся удачи, пускал свое детище в люди.