Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

— Слушай, Котя, у меня за офисом есть помойка, такая большая, красивая, жаль только, что все наши свалки почему-то организовываются в тылу зданий, а не перед ними. Так вот, на этой помойке постоянно рыщут какие-то индивидуумы насчет пожрать, чем собаки побрезговали. Вчера одна парочка живописная там околачивалась. Так один сходу нашел иностранческий пакет и стал его хрумкать. Второй бомж или пенсионер, кто их сейчас разберет, спрашивает у приятеля, чего он такого вкусного там раскопал — «Марс», «Сникерс»? А тот ему отвечает — еще лучше, куда там «Марсу», самый настоящий «Тампакс».

Котя, не задумываясь, спросил:

— Сам придумал или кто-то рассказал?

— Знаешь, я иногда придумываю, а потом все рассказывают без ссылок на автора, нарушая, таким образом, Бернскую конвенцию…

— Если Бернскую конвенцию Советский Союз не подписывал, так мы вряд ли доживем, когда люди будут обязаны делать ссылки даже на тебя. Это правда, что ты придумал самый короткий анекдот в мире?

— Неправда, Котя. Слово «коммунизм» произнесли задолго до моего рождения.

В нашу мирную беседу самым бестактным образом вмешалась секретарша.

— Константин Исаакович, генеральный директор фирмы «Козерог» еще у вас?

— Да, — ответил селектору Котя.

— Его тут спрашивают. Мистер Юджин Лернер.

— Проси, — скомандовал Котя, с интересом наблюдая за мной, попутно заметив: — Только не надо ничего рассказывать. Потому что учиться у тебя мне нечему. Ты тут с хронцем пообщайся, а я…

Дверь открылась и в кабинет вошел еще один представитель частного капитала, который, по всему видно, как и другие фирмачи, мечтал лишь о том, чтобы взять нас с Котей за руку и привести на мировой рынок. А там — ажиотаж, представители фирм, давным-давно поделивших сферы влияния, ждут не дождутся, когда же мы составим им компанию, сходу потребовав своей доли при раздаче подарков в виде рынков сбыта.

— How do you do, mister Lemer? We glad to invite you in sunny, hostfull Yujznomorsk,[1] — рискнул я обойтись без услуг переводчика.

Мистер Лернер пристально посмотрел на меня и задумчиво ответил:

— Your Yujznomorsk can consider as second Venece after Moscow’s cold.[2]

— Mister Lemer, one city is so beatiful that I consider not correct to compare it with another cities,[3] — несколько жестко заметил я.

Котя рывком поднялся из-за стола и заметил:

— Передай мистеру Лернеру экскьюз меня, но тут по-быстрому нужно съездить ненадолго по одному важному бизнесу.

Гершкович выкатился из собственного кабинета, я посмотрел в темно-карие глаза мистера Лернера и с грустью сказал:

— Autumn was always more warm here it compare it with other cities,mister Lerner. If perhaps I can name you by mister Sharke?[4]

Юджин молчал: на какое-то мгновение мне показалось, что глаза его увлажнились или это освещение во всем было виновато. Гершкович, несмотря на старинный призыв «Трудовой день — на сэкономленной электроэнергии», никогда не обращал внимания на постоянно возрастающие накладные расходы.

Я нащупал в кармане пачку сигарет, бесцельно покрутил ее в руках и бросил на стол. А потом тихо сказал:

— Здравствуй, Женька.

Женька Лернер. Последний раз я его видел девятнадцать лет назад, когда он, резко обернувшись на мой крик: «Возвращайся!», завопил что-то с подножки поезда, уносящего его в Москву, вытягивая тощую шею над фирменным беретом проводницы. Вот он и вернулся.

Мы не виделись почти два десятка лет и, судя по Женьке, я понял, как изменился сам за это время; если ежедневно глядишь в зеркало, о переменах на себе можно догадаться лишь благодаря таким встречам. Когда-то я даже не мечтал увидеться с Женькой, ставшим для всех изменником родины, отщепенцем и прочими эпитетами, которыми охарактеризовал его комсорг Карадимов, политически правильно поставив вопрос о дальнейшем пребывании в рядах ВЛКСМ враждебного миру социализма Лернера, еще за два года до его отъезда.

Я, правда, успел тогда брякнуть, что Женька за проклятым бугром по-быстрому организует местную комсомольскую ячейку, которая станет вредить загнивающему капитализму. Но комсорг Карадимов прекрасно понимал, что профессионально идиотничать на комсомольско-партийной работе можно только здесь. Может быть, поэтому, когда отменили шестую статью в Конституции СССР, Карадимов сам уехал в Бостон, хотя тогда уже никто его отщепенцем не называл и не пугал, что он еще на коленях приползет к советскому посольству, как другие изменники.

И хотя я был уверен, что мы с Женькой никогда не увидимся, почему-то много раз представлял себе эту встречу. Но она была совсем не такой, как сейчас. Да, убеждать себя, что уехавшие по-прежнему остаются твоими друзьями — занятие глупое. Это бывшие друзья. Передо мной стоял незнакомый человек из другого мира. И еще я понял, что ребята, которые разъехались из нашего города по всему миру, тоже стали чужими, и своими друзьями я их считаю только благодаря памяти. Какой же это друг, если ты не можешь прийти к нему в трудную минуту, если все общение на протяжении десятков лет — несколько писем и редкие телефонные звонки в первые годы разлуки? Теперь и до писем руки не доходят, да и о чем писать бывшему другу, ставшему чужим человеком.

Жаль, конечно, но после того как Южноморск эмигрировал, друзей у меня в этом мире не осталось. А бывают ли вообще друзья, тем более двадцать лет спустя? Пусть кто-то считает Бальзака более великим, чем Дюма, но только не я. «Три мушкетера», гимн мужской дружбе, выше которой ничего не бывает — редкий случай в мировой литературе. «Двадцать лет спустя», первая встреча Д’Артаньяна с Портосом. А первая реакция Портоса на появление старого, так сказать, друга? Портос испугался, что Д’Артаньян будет просить у него денег. Когда-то они рисковали жизнями друг ради друга, но двадцать лет спустя мир видится совсем по-другому… Может быть, поэтому молчит Женька, он же в той Америке торчит — будь здоров. Впрочем, как и продюсер Джек Абрамов, юрист Майкл Горбис, журналист Пит Ярмольник и десятки тысяч других южноморцев. Во всяком случае, не приходилось слышать, чтобы кто-то из уехавших рылся там в помойках или сосал собственную лапу. Все живут, как люди. И Женька тоже.

— Привет, изменник родины, — с деланной радостью бросил я, но Женька даже не попытался пошутить по этому поводу. Он и не скрывал, что мы стали чужими людьми.

— Слушай, Женька, скажи честно, почему ты приехал?

— Мы же договорились, — с заметным акцентом сказал Женька. — Мне передали твои слова — и я здесь.

— Я спрашиваю — почему ты здесь? Ведь прошло много лет, и ты вполне мог сделать вид, что не понимаешь, о чем речь.

— Ты можешь сказать, что я стал черствый. Но слово есть слово. Сентиментальность хороша в молодости и старости. Мы же оба не так сильно постарели, чтобы на меня напал склероз. И сентиментальность.

— Хороший ответ, Акула. Но ты все-таки умолчал о главном. Скажи, тебе никогда не хотелось вернуться? Просто побродить по улицам…

— Это желание испытывают все, — вот теперь я услышал в его голосе неподдельную грусть. — Но все, кто ездил сюда в гости… Я бродил по улице, где мы жили. Там уже никого не осталось, новые люди. Извини, но мои сравнения не в их пользу. Одна жлобня. Город стал грязный, в парадных воняет, на улицах — баки с мусором. Это не тот город, из которого меня выпихивали… В общем, я побывал здесь, как многие другие, и вернусь домой совершенно спокойный. Второй раз меня сюда уже не потянет. Как не тянет и их. Они пытались объяснить, но я не понимал. Теперь я все понял.

— Ты не жалеешь, что уехал?

— Теперь нет. Эта страна не предназначена для жизни нормальных людей. Я недавно видел объявление. Одна фирма занимается туризмом в экстремальных условиях — джунгли, пустыни. Можешь с ней связаться, предложить дикие условия в европейском городе. А что бы я делал, если бы не уехал? Там я стал нейрохирургом, а здесь меня бы к медину с пятой графой не подпустили. А у кого ты лечишься, мне говорили, в Южноморске толковых врачей не осталось.

— Женька, я просто не болею, потому что лечиться не у кого. И не шью костюмы, а покупаю готовые. Не иду под суд, потому что хорошие адвокаты тоже сбежали. И так далее, чтобы тебя больше не расстраивать. Значит, торчишь там неплохо?

— Да. Сейчас людям немножко труднее — такая толпа набежала. Но и они устраиваются. Хуже, чем в совке, нигде нет. Тем более — в Америке. Я там уже пятнадцать лет. Сбежал от Советской Армии и попал в израильскую. Год воевал. Потом переехал в Штаты.

— Я могу дальше все рассказывать сам — про дом двухэтажный с бассейном, то что у тебя четверо детей — знаю, зарабатываешь лимон долларов, да?

— Нет, в прошлом году я заработал шесть миллионов, но налоги, ушло триста двадцать тысяч.

— Не повезло тебе, Женька, у нас бы с шести миллионов ты бы не триста штук отдал, а тебе бы их оставили. И еще спасибо бы сказал, если бы оставили столько. И жил бы ты в своей прежней хате с четырьмя детьми аж в двух комнатах… Сколько у тебя там комнат?