Ермак - Евгений Федоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Посол Батория — воевода Брацлавский, гоноровый пан, при обсуждении условий перемирия хлопнул кулаком по столу, покраснел, как индюк, и пригрозил:
— Ежели, вы, москали, приехали сюда за делом, а не с пустым красноречием, то скажите, что Ливония наша, и внимайте дальнейшим условиям победителя, который уже завоевал немалую часть Руси, возьмет Псков и Новгород, ждет решительного слова, и дает вам три дня сроку!
Русские упорно стояли на своем, прося оставить Юрьев и Часть Ливонии, но поляки бряцали оружием и требовали своего. Их высокомерие дошло до того, что даже иезуит Поссевино возмутился, — между ним и гетманом Замойским произошла размолвка.
Между тем царь Иван держал огромную армию в бездействии в то время, когда польский лагерь под Псковом выдыхался. Прошло несколько дней, и пятнадцатого января гетман Замойский сообщил своим послам: «На все воля божья, больше восьми дней нам не пробыть под Псковом. Немедленно заключайте мир!»
Мирное соглашение было подписано, и Русь на долгие годы утеряла Ливонию и выход к морю. К Польше отошли Полоцк и Велиж. В середине января псковичи наблюдали, как из земляных нор, из палаток вылезало шляхетское войско и наемники. Оборванные, исхудалые, бесстыдно вихляясь, чтобы почесаться, они огромным скопищем двигались по Рижской дороге в туманную даль.
Псков облегченно вздохнул, распахнул настежь крепостные ворота. Стоявший на башне рыбак, глядя вслед уходившим насильникам, весело посмотрел на небо и вымолвил:
— Солнце на лето, а зима на мороз! Ничто, пройдет два-три месяца, придет веснянка, тронутся талые воды, набежит тучка и прольется теплым дождем, смоет всю нечисть с русской земли!
Царь понял, что совершил ошибку, и от этого еще больше занедужил. Стан его скрючился, пальцы высохли и борода стала быстро лысеть. Мнительность царя усилилась: во всем он видел измену, наветы, заговоры. Его угнетало сознание потери искони русских земель. «Теперь все враги Руси и мои враги-бояре поднимут головы и не нарадуются нашим неудачам», — горько думал он.
В пору таких тягостных раздумий, когда к тому же подкрадывалась к нему злая телесная немочь, в Москву нежданно-негаданно пришла радость: приехали сибирские послы с благой вестью.
3
Неделю казаки разгуливали по Москве. Толпы зевак всегда сопровождали их, каждый старался им угодить. Но Кольцо с нетерпением ждал, когда царь позовет его в палаты. Наконец вспомнили о казаках. На купецкий двор, в котором они остановились, наехали пристава, подьячие, окольничие. Они целый день выспрашивали, высматривали, а потом попросили сибирское посольство пожаловать в Посольский приказ. Остроносый, с рыженькой бороденкой подьячий, потирая руки, обратился к Иванке Кольцо певучим голосом:
— Славный атамане, дозволь зачесть грамоту, писану самим храбрым воителем Ермаком Тимофеевичем!
Приказный юлил, лебезил, умильно заглядывая казаку в глаза.
Кольцо добыл из кожаной сумы грамоту, писанную в Искере, и подал подьячему. Тот жадно сгреб свиток и, развернув, стал разглядывать. Начал он с пышного царского титула, и лукавое лицо его быстро преобразилось. Покачивая утиной головкой на длинной жилистой шее, он похвалил:
— Гляди-тка, казаки, а как настрочили… Ох, и умудрены… Ох, и мастаки, ровно в приказах весь век терлись.
Челобитная казаков ему понравилась.
— Гожа! — весело сказал он и внимательно осмотрел послов. — Поедете в Кремль, в приказ, к большому думному дьяку, а ехать вам через всю Москву, народу будет любо на вас глядеть, а иноземцы тож не преминут прознать о вас, потому и обрядиться надо под стать!
— Ты о нас не тревожься! — хлопнул подьячего по плечу Кольцо так сильно, что тот присел и захлопал веками: «Полюбуйтесь-ка на молодцев!».
И в самом деле, сибирские послы выглядели отменно. Плечистые, бородатые, остриженные в кружок, он были одеты в бархатные кафтаны, шитые серебром, на боку у каждого сабля в драгоценной оправе. Самоцветы на шитье и крыжах сабель так и манят. У каждого наготове дорогая соболья шуба, — такие наряды впору и думному дьяку!
Казаки разместились в широких расписных санях, разубранных бухарскими коврами. Три тройки, гремя бубенцами, двинулись по кривым московским улицам в Кремль. Поезд сопровождали конники-боярские дети, окольничие, пристава. А позади бежала восторженная толпа и кричала:
— Ай да казаки! Буде здравы, воители!
Иван Кольцо сидел на передних санях, лихо заломив косматую шапку с красным верхом. Из-под шапки-русый чуб волной. Глаза быстрые, зоркие. Московская молодка, зардевшаяся от мороза, загляделась на бравого сибирца:
— Провора!
Ямщики гнали серых напропалую. Пристяжные изогнулись кольцами, рвали, храпели, — казалось, истопчут всю вселенную.
— Ай, и кони! Ай, и гривачи! — похвалили в толпе.
Хлопая теплыми рукавицами, купцы перекликались:
— Торги, поди, пойдут бойчее. Сибирская рухлядь, сказывают, нельзя лучше!
— Э-гей, сторонись! — крикнул передний ямщик, и людская толчая перед Никольскими воротами шумно раздалась, тройки вихрем ворвались в Кремль. Следом закрутилась метель. Вот Ивановская площадь, на ней-приказы. Подле них всегда вертятся жалобщики, ярыжки, писчики с чернильницами на поясах, с гусиными перьями за ухом. Этакие вьюны любую кляузу за грош настрочат на кого хочешь.
Двери посольского приказа с превеликим скрипом распахнулась, в лицо ударило душным теплом. Иванко Кольцо степенно вступил в палату. Они была огромная, грязная, полы немыты, всюду обрывки бумаги, рогожи, сухие корки хлеба. Видимо никто и никогда не убирает горниц. Атаман потянул носом, поморщился и не утерпел, сказал:
— Фу, какая кислятина!
Юркий приказный с хитрым прищуром глаз бойко ответил:
— Московские хлеба, не сибирские. Надо бы гуще, да некуда! — и развел руками.
Атаман сердито посмотрел на ярыжку, но в эту пору тяжелые резные двери распахнулись, и выросший на пороге кудрявый боярский сын провозгласил:
— Послов-сибирцев думный дьяк великого государя просит жаловать для беседы! — он низко поклонился и отступил.
За большим дубовым столом, в тяжелом кресле сидел вершитель посольских дел, думный дьяк Михаил Васильевич Висковатов. Широкоплечий, бородатый и румяный, он весело уставился в казаков, неторопливо поднялся и пошел им навстречу. Иванко быстро обежал глазами горницу. Широка, но своды низки, слюдяные оконца узки и малы, зато покрытая цветными изразцами печь занимает весь угол. На столе — чернильница, очиненное гусиное перо, чистенькое, не омоченное в чернилах, а рядом знакомая челобитная грамота. «Как ветром занесло на стол к дьяку! Быстро обскакала!» — с недоумением подумал Иванко. Дьяк громким голосом оповестил:
— Жалуйте послы желанные!
Казаки низко склонились и спросили:
— Каково здравствует великий государь?
— Бог хранит его царское величество, — чеканя каждое слово, ответил Висковатов. — Разумом его русская земля держится. Хлопотится все…
Минуту, другую обе стороны многозначительно молчали. Потом думный дьяк спросил:
— Как здоровье батюшки Ермака Тимофеевича? Вельми доволен им и вашими храбростями государь…
Казаки низко поклонились.
Осторожные учтивые вопросы следовали один за другим. Иванко Кольцо, не теряясь, толково отвечал на них. Наконец думный дьяк, гостеприимно разведя руками и показывая на широкие скамьи, крытые алым сукном, предложил:
— Садитесь, гости дорогие, в ногах правды нет.
Все чинно расселись вдоль стен. Приказный начал издалека:
— Много дел и всяких посольств приходится вершить государю! — тут дьяк огладил пышную бороду. — Неизреченная радость видеть лик государя и слышать его мудрое слово, не всякому и не во всякий час сие дано…
Висковатов вздохнул и продолжал:
— Чаю великую надежду я: примет вас великий государь и выслушает вашу челобитную, но ныне шибко озабочен он другими делами и потому пока не жалует вас, казаков, приемом. Однако государь милость к вам проявил и дозволил прибыть в Кремль вместе с ним помолиться в соборе перед началом великого государственного дела…
Казаки встали со скамей, поясно поклонились и в один голос благодарили за оказанную милость… Думный дьяк выразительно посмотрел на казака.
— Будет, как повелел государь. Его милости все мы рады, — низко поклонился атаман, не сводя веселых глаз с приказного, который ему пришелся по душе. Одно только сомнение не давало покоя былому волжскому гулебщику: «Ведает или не ведает дьяк сей, что за лихие вольности пожалован я царем шелковым пояском?».
Словно угадав его мысли, Висковатов ободряюще улыбнулся и сказал:
— Беседа наша будет приятной для тебя, гость сибирский. — Коли так, не в обиду прими, — опять низко поклонился Кольцо. — Зову тебя, дьяче, к нам заглянуть. Может и поглянется тебе добришко-рухлядишко сибирское?