Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон

дружескими. Переписка “Джорджи”, “Вилли” и “Ники” наглядно демонстрирует, что правящие семьи по-прежнему составляли единую космополитическую и мультиязычную элиту, которая продолжала ощущать некоторую общность своих интересов. При всех обвинениях, которые обрушивала на кайзера британская военная пропаганда (и которые продолжают некритически повторять многие историки), Вильгельм II не был лично ответственен за начало войны. Напротив, когда стало понятно, что Англия поддержит в войне Францию и Россию, он безуспешно попытался убедить Австрию ограничиться оккупацией Белграда. Царь также был, с точки зрения начальника его собственного Генерального штаба, настроен излишне миролюбиво — достаточно вспомнить историю про обещание Янушкевича сломать свой телефон. Все монархи того времени, какой бы ни была власть каждого из них сравнительно с возможностями профессиональных политиков и военных, определенно не хотели воевать друг с другом, чувствуя, что, как предсказывал в мае 1914 года Бетман-Гольвег, “война опрокинет множество тронов”. По сути, Первая мировая была демократической войной — мобилизация миллионных армий не могла не угрожать монархиям.

Когда начала сказываться усталость от военных действий, монархия стала одним из первых традиционных институтов, которые начали терять легитимность. Таким образом, война обернулась триумфом республиканцев, о котором никто не мог мечтать даже в 1790-х годах. В июле 1918 года Николая II и его семью убили в Екатеринбурге, а их тела сбросили в шахту (где они и пролежали восемьдесят лет). Кайзер бежал в Голландию, которая отказалась выдавать его как военного преступника. Последний император из династии Габсбургов Карл I отбыл сначала в Швейцарию, а потом на Мадейру. Последний османский султан покинул Константинополь на борту британского корабля. Безусловно, монархия сохранилась в Великобритании, Бельгии, Румынии, Болгарии, Италии, Югославии, Греции и Албании, а также в невоевавших Голландии и скандинавских странах. Кроме того, на руинах Османской империи возникли новые монархии. Однако при этом на послевоенной карте Европы появилось множество республик — в России, Германии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, Польше, трех прибалтийских государствах, а также в Белоруссии, на Западной Украине, в Грузии, Армении и Азербайджане (позднее вошедших в состав Союза Советских Социалистических Республик) и — в дальнейшем — в Южной Ирландии. На такие последствия войны определенно никто не рассчитывал. Более того, [большевистская] Российская республика оказалась намного более кровожадной и тиранической, чем царский режим. Может показаться, что Гражданская война в России помогла Германии достичь ее исходной цели — избавиться от военной угрозы с востока. Но вскоре все участники Первой мировой, включая Германию, горько пожалели о приходе Ленина к власти. В итоге, несмотря на революционные выступления на всем пространстве от Глазго до Пекина и от Кордовы до Сиэтла, опасения, что большевизм может прокатиться по миру, как эпидемия “испанки”, не оправдались{2204}. Однако постепенно стало понятно, что Советская Россия может превзойти по военной мощи даже Российскую империю, хотя окончательно прочность нового режима очередное поколение германских военных осознало только в 1940-х годах.

Победители заплатили за свою победу намного больше, чем получили благодаря ей. Цена была так велика, что вскоре они вынуждены были расстаться с большей частью приобретений. В целом война унесла более 9 миллионов жизней с обеих сторон — более одной восьмой от 65,8 миллиона бойцов, которые на ней сражались. За четыре с небольшим года бойни с применением новейшей техники в среднем каждый день гибли около 6046 человек. Для Британской империи безвозвратные потери составили в общей сложности примерно 921 тысячу человек. Основатель Имперской комиссии по воинским захоронениям Фабиан Уэйр подсчитал, что, если бы мертвые промаршировали по Уайтхоллу, шествие тянулось бы мимо Кенотафа, памятника погибшим на Первой мировой, три с половиной дня{2205}. В 1919 году Эрнест Богарт попытался подсчитать стоимость людских потерь в денежном выражении. Для Германии он оценил ее в 7 миллиардов долларов, для Франции — в 4 миллиарда и для Великобритании — в 3 миллиарда{2206}. Впрочем, демографический ущерб был быстро компенсирован, а вот в отношении трудовых навыков погибших это не всегда удавалось. В конечном счете на войне погибло меньше англичан (шотландцев, ирландцев), чем эмигрировало в предвоенное десятилетие{2207}. И хотя в Германии рождаемость резко упала (с 35 рожденных на 1000 человек в 1902 году до 14 в 1917 году), сразу после войны никакой нехватки молодых мужчин в ней не ощущалось, скорее наоборот. Доля мужчин в возрасте от 15 до 45 лет среди населения выросла с 22,8 % в 1910 году до 23,5 % в 1925 году{2208}. В Англии и Уэльсе мужчин в возрасте от 15 до 24 лет уже в 1921 году было больше, чем в 1911 году, а их процентная доля в населении лишь немного уменьшилась (с 18,2 до 17,6 %){2209}.

Большей проблемой стали те из 15 миллионов раненых, кто из-за увечий полностью или частично потерял трудоспособность. Из 13 миллионов германцев, служивших в вооруженных силах во время войны, инвалидами стали до 2,7 миллиона. 800 тысяч из них получали пенсии{2210}. Это были те самые жалкие калеки, которых рисовал Отто Дикс: бывшие герои-фронтовики, в мирное время оказавшиеся в сточной канаве{2211}. Из 1,1 миллиона раненных на войне французов 100 тысяч полностью лишились трудоспособности{2212}. Более 41 тысячи британских солдат ампутировали конечности: двум третям из них ноги, а 28 % — руки. Еще 272 тысячи получили повреждения, не требовавшие ампутаций. В конце 1930-х годов 220 тысяч офицеров и 419 тысяч солдат продолжали получать пенсии по инвалидности{2213}. Вдобавок были те, кого война свела с ума: 65 тысяч британских солдат были признаны инвалидами в связи с “неврастенией”. Многие, как поэт Айвор Герни, остаток жизни провели в больницах.

А еще было горе. В последнее время историки стали обращать внимание на те способы, которыми выжившие — родители, супруги, братья, сестры и друзья — пытались справиться с утратой. Джей Уинтер был прав, отмечая, что для многих полезна была символическая поддержка, которую обеспечивали военные мемориалы. Также многим помогала религия — в том числе модные, пусть и неортодоксальные, практики вроде “общения с духами”. На этой войне европейские народы потеряли больше людей, чем было убито за время Холокоста. Британская элита лишилась целого поколения. Однако то, как гибли на войне, и то, что об этих смертях можно было говорить на языке христианского самопожертвования, делало травму у выживших не такой тяжелой, как у евреев, переживших Вторую мировую войну{2214}. Впрочем, любые символы — и верденская “траншея штыков”, и статуи скорбящих родителей, изваянные Кете Кольвиц, и 73 367 имен на мемориале в Тьепвале, и даже