Сан-Феличе. Книга вторая - Александр Дюма

— Пришли, — прошептал Андреа. Старый Беккер огляделся вокруг.

— Кажется, да, — сказал он тихо. Однако отряд миновал рынок.

— Куда же они нас ведут? — спросил Симоне по-немецки.

— Должно быть, ищут более удобного места, — на том же языке отвечал молодой человек — Им нужна стена, а здесь одни только жилые дома.

Когда вышли на маленькую площадь у церкви дель Кармине, Андреа тронул отца за локоть и указал ему глазами на глухую стену напротив дома священника.

В наши дни у этой стены возвышается большое распятие.

— Да, — произнес Симоне.

Действительно, офицер, руководивший отрядом, направился в ту сторону.

Осужденные ускорили шаг и, выйдя из рядов, встали у стены.

— Кто умрет первым? — спросил офицер.

— Я! — вскричал старик.

— Сударь, — заговорил Андреа, — вы получили распоряжение расстрелять нас одного вслед за другим?

— Нет, гражданин, — ответил офицер, — я не получал на этот счет никаких инструкций

— В таком случае, если вам все равно, мы просим вас о милости, расстреляйте нас одновременно.

— Да, да, — послышалось пять или шесть голосов из конвоя. — Это мы можем для них сделать

— Вы понимаете, гражданин, — сказал офицер, облеченный столь тягостной миссией, — я сделаю все, что могу, чтобы облегчить ваши последние минуты.

— Они согласны! — радостно воскликнул старый Беккер

— Да, отец, — откликнулся Андреа, обнимая старика за плечи. — Не будем же задерживать этих господ, проявивших к нам такую доброту.

— Нет ли у вас какой-нибудь последней просьбы или распоряжения? — спросил офицер.

— Никаких, — ответили осужденные

— Ну, тогда приступим, раз уж так надо, — пробормотал офицер. — Но, клянусь кровью Христовой, нас заставляют делать грязную работу!

Тем временем осужденные прислонились к стене, причем Андреа все так же держал руку на отцовском плече.

— Удобно ли мы встали, господа7 — спросил молодой Беккер.

Офицер кивнул утвердительно. Потом он повернулся к своим людям.

— Ружья заряжены?

— Так точно.

— Тогда становись! Действуйте побыстрее и старайтесь причинить им поменьше страданий, — это единственная услуга, которую мы можем им оказать.

— Спасибо, сударь, — сказал Андреа.

Дальнейшее произошло с молниеносной быстротой.

Одна за другой раздались команды: «Ружья наизготовку! — Целься! — Огонь!»

И прогремел залп.

Все было кончено!

Патриоты Неаполя, увлеченные примером парижских республиканцев, совершили одно из тех кровавых деяний, на которые лихорадка гражданской войны обрекает самые благородные натуры и самое святое дело. Под тем предлогом, что надо отнять у горожан всякую надежду на прощение, а у бойцов — малейший шанс на спасение, они позаботились, чтобы струя крови пролегла между ними и милосердием короля; то была ненужная жестокость: ее даже нельзя оправдать необходимостью.

Правда, то были единственные жертвы. Но их достало, чтобы запятнать кровью доселе безупречные одежды Республики.

CXLVI. ДЕНЬ 13 ИЮНЯ (Продолжение)

В тот самый миг, когда пали, сжимая друг друга в объятиях, отец и сын Беккеры, сраженные одним и тем же залпом, Бассетти принимал командование над войсками в Каподикино, Мантонне — над войсками в Каподимонте, а Вирц — над войсками близ моста Магдалины.

Улицы были пусты, зато на всех стенах фортов, на всех балконах домов толпились зрители, пытаясь кто невооруженным взглядом, кто в подзорную трубу разглядеть то, что вот-вот должно было произойти на обширном поле сражения, простиравшемся от Гранателло до Каподимонте.

Между Торре дель Аннунциата и мостом Магдалины по морю растянулась вся маленькая флотилия адмирала Караччоло, держа под прицелом два вражеских судна: «Минерву», где распоряжался граф Турн, и «Sea-Horse», под командованием капитана Болла — того самого, кого мы видели вместе с Нельсоном на пресловутом званом вечере, когда каждая придворная дама сочиняла по стиху, а все строки, соединенные вместе, составили акростих «Каролина».

Послышались первые ружейные выстрелы, и со стороны малого форта Гранателло появились первые облачка дыма.

То ли Чуди и Шьярпа не получили приказа кардинала, то ли замешкались с его исполнением, но только Панедиграно со своим отрядом из тысячи каторжников оказался на месте условленной встречи один; все же он смело двинулся к форту. Правда, увидев этот отряд, оба фрегата поддержали его, открыв огонь по Гранателло.

Сальвато вызвал пятьсот добровольцев и ринулся в штыки на этот разбойничий сброд; он врезался в гущу, рассеял их, перебил сотню человек и отступил за стены форта, имея всего лишь несколько раненых, под градом снарядов с обоих кораблей.

Когда кардинал прибыл в Сомму, ему доложили о провале операции.

Более удачливым оказался Де Чезари. Он точно следовал указаниям Руффо, но, узнав, что замок Портичи плохо охраняется, а окрестное население стоит за кардинала, пошел приступом на Портичи и овладел замком. Этот пункт был важнее, чем Резина, поскольку он надежнее закрывал дорогу.

Де Чезари послал к кардиналу доложить о своем успехе и просил новых указаний.

Руффо приказал ему укрепиться как можно надежнее и отрезать Скипани путь к отступлению; на подмогу он послал тысячный отряд.

Именно этого и опасался Сальвато. С высоты форта Гранателло он заметил значительное количество солдат, которые приближались к Портичи, обогнув подножие Везувия; он слышал беглый ружейный огонь; затем, после короткой схватки, пальба прекратилась.

Ясно было, что дорога на Неаполь перерезана, поэтому молодой генерал настоятельно потребовал от Скипани, не теряя ни минуты, прорваться сквозь вражеские ряды и ускоренным маршем двинуться обратно к Неаполю; его полугора-двухтысячный отряд должен был по пути преодолеть любые преграды и под прикрытием форта Вильена стать на защиту подступов к мосту Магдалины.

Но Скипани, плохо осведомленный об обстановке, заупрямился: он ожидал противника со стороны Сорренто.

Громкая канонада со стороны моста Магдалины возвестила о том, что кардинал начал наступление на город именно оттуда.

Если бы Неаполь продержался хоть двое суток, если бы республиканцы сделали большое усилие, они могли бы извлечь выгоду из позиции кардинала: желая отрезать Скипани, он сам оказался бы меж двух огней.

Но для этого требовалось, чтобы какой-нибудь мужественный, умный и волевой человек, невзирая на все препятствия, отправился в Неаполь и оказал давление на республиканских вожаков.

Положение было затруднительное. Сальвато мог бы сказать, как Данте: «Если я останусь, кто же пойдет? Если я пойду, кто останется?»