INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - Жак Казот

К счастью, зелень была густа, и солнце, как ни старалось, через просветы в листве сумело бросить на песок всего лишь несколько золотых цехинов.

— Вот мой любимый уголок, — сказала Алисия, указывая Полю на испещренный живописными трещинами обломок скалы, защищенный от нескромных глаз густыми зарослями миртов, лимонных, апельсиновых и мастиковых деревьев.

Она села в каменное углубление в форме сиденья, выточенное самой природой, и знаком указала Полю на место возле ее ног, устланное толстым слоем сухого мха, покрывавшего подножие скалы.

— Дайте мне ваши руки и смотрите мне прямо в глаза. Через месяц я стану вашей женой. Почему вы отводите от меня свой взгляд?

В самом деле, Поль, вновь вспомнив о етатуре, отводил глаза в сторону.

— Вы боитесь прочесть в моих глазах измену и ваш приговор? Но вы же знаете, что с того самого дня, когда вы вошли в гостиную нашего дома в Ричмонде и вручили дядюшке рекомендательное письмо, душа моя принадлежит вам. Я из породы тех нежных, романтических и гордых англичанок, которые влюбляются за одну минуту и на всю жизнь, — быть может, больше, чем на всю жизнь, ибо тот, кто умеет любить, умеет и умирать. Смотрите мне прямо в глаза, я этого хочу; не пытайтесь отвести взгляд, смотрите и не отворачивайтесь, иначе я подумаю, что джентльмен, не имеющий права бояться кого-либо, кроме Бога, дал запугать себя гнусным суевериям. Посмотрите на меня тем взглядом, который вы вдруг сочли роковым, но который мне по-прежнему бесконечно дорог, потому что в нем я вижу вашу любовь, и решите сами, считаете ли вы меня все еще настолько красивой, чтобы, когда мы поженимся, повезти меня на прогулку в Гайд-парк в открытой коляске.

В растерянности Поль вперил в Алисию долгий, полный страстного восторга взор. Внезапно девушка побледнела; колющая боль железной стрелой пронзила ей сердце: казалось, у нее в груди лопнул какой-то сосуд, и она быстро поднесла к губам носовой платок. На тонком батисте расплылась красная капля; Алисия тотчас же скомкала платок.

— О! Благодарю, Поль; вы снова сделали меня счастливой, ибо я уже думала, что вы меня больше не любите!

Движение, которым Алисия спрятала платок, было не настолько быстрым, чтобы д’Аспремон не заметил его; Поль страшно побледнел: ему только что было дано неоспоримое доказательство его роковых способностей. В мозгу его закружился вихрь самых мрачных мыслей; он даже подумал о самоубийстве; разве не должен он уничтожить себя как вредоносную тварь, устранив тем самым невольную причину стольких несчастий? Он был готов к самым суровым испытаниям, без единого стона вынес бы любые тяготы жизни; но погубить то, что было ему всего дороже, — не слишком ли это жестоко?

Героическим усилием девушка переборола боль, возникшую следом за взглядом Поля; случившееся странным образом совпадало с высказываниями графа Альтавилы. Любой менее стойкий ум был бы поражен таким совпадением, если и не сверхъестественным, то, по крайней мере, труднообъяснимым; но, как мы уже сказали, Алисия была благочестива, но не суеверна. Она точно знала, чему следует верить, а чему нет, и уверенность эта не позволяла ей принимать всерьез истории о таинственных силах, оказывающих влияние на человека. Она слушала их, как слушают сказки кормилицы, и смеялась над предрассудками, столь глубоко укоренившимися среди простонародья. Впрочем, даже если бы она согласилась с существованием етатуры, признала бы, что Поль явно обладает способностями етаторе, ее нежное и гордое сердце ни секунды не колебалось бы в своем выборе. Поль не совершил ни одного проступка, заслужившего упрека со стороны даже самого щепетильного судьи, поэтому мисс Алисия Вард предпочла бы умереть от его взгляда, предположительно столь гибельного, нежели отказаться от его любви, получившей одобрение дяди и должной вскоре увенчаться браком. Мисс Алисия Вард напоминала непорочных героинь Шекспира, отважных и решительных девственниц, которых внезапно вспыхнувшая любовь, чистая и верная, навеки привязывала к своему избраннику. С той минуты, когда рука ее сжала руку Поля, никто на свете более не имел права на его руку. Отныне жизнь ее была навеки связана с его жизнью, и ее скромность возмутилась бы при одной только мысли об ином браке.

Итак, она была действительно весела или столь хорошо притворялась, что обманула бы даже самого тонкого наблюдателя. Подняв коленопреклоненного Поля, она повела его по заросшим цветами и травами аллеям своего дикого сада и довела до места, где пышная растительность расступалась, открывая взорам бескрайнюю морскую синь. Светлое, умиротворяющее зрелище рассеяло мрачные мысли Поля; Алисия доверчиво опиралась на руку молодого человека, как будто уже была его женой. Эта безмолвная и невинная ласка, не заслуживающая внимания стороннего наблюдателя, но необычайно много значащая для нее самой, ясно свидетельствовала о ее безграничном доверии к своему избраннику, стремлении оградить его от ненужных страхов, давала ему понять, как мало значат для нее опасности, которыми ее пугают. Хотя она запретила называть чье-либо имя сначала Виче, а потом и дяде, а граф Альтавила, советуя ей остерегаться вредоносных воздействий, никого не назвал, она быстро поняла, что речь шла о Поле д’Аспремоне; туманные намеки красавца неаполитанца могли относиться только к молодому французу. От нее также не укрылось, что Поль, поддавшись распространенному в Неаполе предрассудку, превращающему в етаторе всякого, чье лицо покажется хотя бы немного необычным, по непостижимой слабости рассудка поверил, что он обладает fascino, и отводил от нее свой исполненный любви взгляд, опасаясь повредить ей. Чтобы уничтожить эту навязчивую идею еще в зародыше, она нарочно разыграла только что описанную нами сцену, результат которой вступил в противоречие с ее намерением и более, чем когда-либо, убедил Поля в его роковом даре.

Влюбленные вернулись в беседку, где коммодор, все еще под воздействием музыки, спал, мелодично похрапывая, в своем бамбуковом кресле. Поль откланялся, и мисс Вард, подражая прощальному жесту неаполитанцев, кончиками пальцев послала ему едва заметный воздушный поцелуй.

— Мы ведь расстаемся до завтра, Поль, не так ли? — нежным, исполненным ласки голосом произнесла она.

В ту минуту Алисия была ослепительно прекрасна; эта пугающая, почти сверхъестественная красота встревожила ее дядю, разбуженного уходом Поля. Белки ее глаз обрели цвет потемневшего серебра, отчего зрачки ее засверкали как две черные звезды; щеки приобрели идеально розовую окраску, чистую и яркую, словно цвета утренней зари, которые всякий художник мечтает создать, но еще никогда не создавал на своей палитре; ее прозрачные, словно агат, виски, покрылись сетью тоненьких голубых прожилок, плоть ее излучала свет: казалось, что через кожу можно было увидеть ее трепещущую душу.

— Как вы сегодня прекрасны, Алисия! — произнес коммодор.

— Вы льстите мне, дядюшка; если я не являюсь самой большой зазнайкой во всех трех королевствах,{305} то это не по вашей вине. К счастью, я не верю в лесть, даже незаинтересованную.

«Красива, угрожающе красива, — думал коммодор. — Она все больше и больше напоминает мне свою мать, бедняжку Нэнси, умершую в возрасте девятнадцати лет. Таким ангелам нет места на земле: кажется, что неземное дуновение приподнимает их, и за плечами их начинают трепетать невидимые крылья; эти белые и розовые краски слишком чисты, слишком совершенны; ее эфирному телу не хватает красной крови и грубой жизненной силы. Господь, одолживший эти создания миру, торопится забрать их обратно. Ослепительная красота Алисии навевает печаль, ибо заставляет думать о расставании».

— Послушайте, дядюшка, раз уж я так прекрасна, — продолжила мисс Вард, заметив, что чело коммодора омрачилось, — значит, самое время выдать меня замуж: фата и венок будут мне весьма к лицу.

— Выдать замуж! Неужели вы так торопитесь покинуть своего старого краснокожего дядюшку, Алисия?

— А я и не собираюсь покидать вас; разве мы не договорились с господином д’Аспремоном, что будем жить все вместе? Вы же прекрасно знаете, что я не могу обойтись без вас.

— Господин д’Аспремон! Господин д’Аспремон!.. Свадьба еще не состоялась.

— Разве у него нет вашего слова… и моего? Сэр Джошуа Вард никогда не изменял своему слову.

— Разумеется, у него есть мое слово, — растерянно ответил коммодор.

— Ведь установленный вами шестимесячный срок истек, не так ли?… И уже несколько дней назад, — робко произнесла Алисия; от смущения ее щеки порозовели еще больше; только создавшееся положение вещей вынуждало ее поддерживать разговор, затрагивающий самые чувствительные струны ее души.

— Ах, моя девочка! Ты, оказывается, считала месяцы; вот и доверяй потом этим скромным физиономиям!