Записки капитана флота - Василий Головнин

По их мыслям, остров Симусир, или 16-й, есть последний из принадлежащих России; Уруп и все острова от него к принадлежат Японии, а Теирпой и Бротонов остров ни тем, ни другим не принадлежат, но остаются нейтральными. Остров Северный Теирпой они называют Требунго-Теирпой, то есть Теирпой на Курильской стороне; южный Теирпой именуют Янги-Теирпой, или Теирпой на Мохнатой стороне. Бротонов же остров у них называется Макинтур, что означает на курильском языке «северный». Они себя, то есть жителей Курильских островов, принадлежащих России, называют курильцами, полагая, что имя это принадлежит собственно им одним, а прочих курильцев зовут просто мохнатыми. И когда нам в разговоре с ними случалось назвать этих мохнатых курильцами, то они с некоторыми знаками неудовольствия или удивления возражали: «Какие они курильцы? Мы Курильцы! Все они носят на шее кресты или образа маленькие в кожаных мешочках и имеют русские имена».

На Симусире и на Урупе жителей настоящих нет, а приезжают за промыслами и для сбора кореньев, годных в пищу, с других наших островов. На Симусире Бротонову гавань они называют То, что на их языке значит «озеро», а Душная бухта, которую сперва мы полагали то же, что и Бротонова гавань, есть небольшой, едва приметный вгиб берега на восточной стороне острова немного южнее северного холма, которую они называют Уратман, то есть кислая иди вонючая губа, а русские промышленные назвали Душная бухта, потому что там на берег выбрасывает много морских растений, которые гниют и дурно пахнут; в сей впадине они пристают на своих байдарах.

Они нам сказывали, что в Урибитче, главном японском селении на этом острове, есть речка и хорошая судовая гавань, в который ныне стоит пришедших с товарами 4 судна. Позднее время не позволило мне продолжать с ними разговор.

18 июня. Ночь была лунная, светлая, море совершенно спокойно, при настоящем штиле. Около 8 часов утра приехали к нам с берега прежние наши курильцы, из них мы оставили одного по имени Алексей показать нам гавань, которая, по их словам, была на восточной стороне Урупа. К полудню ветер стал изрядно дуть от Z, погода была светлая, и чтобы успеть осмотреть восточный берег Урупа, отправив курильцев на берег, мы поставили все паруса и пошли к О. После полудня ветер дул очень слабо от Z и из ZW четверти, мы находились в проливе де Фриса. Этого числа нам удалось взять несколько лунных расстояний, но как с точностью нельзя было определять широты, следовательно, и времени истинного сыскать не можно, то лунные обсервации послужили нам только к нахождению перемены, сделанной хронометрами.

Июня 19-го с полуночи до 4 часов утра ветер был свежий с порывами, переменный в ZW-ой четверти, потом до 8 часов прямо от W. Тогда открылась нам N оконечность острова Итурупа почти на W милях в десяти; но через несколько часов опять покрылась густым туманом с мокротой, который при ветре от NW и WZW продолжался до 2 часов пополудни, прочищаясь иногда на короткое время столько, что мы берега Урупа могли видеть. В 2 часа мы были от восточного берега сего острова при Z-ой стороне последнего от NO-го кряжа гор к ZО милях в четырех, с 2-х часов до 8 вечера ветер беспрестанно переменялся из ZO и ZW четверти и дул умеренно с небольшими порывами; погода была облачная, но временно выяснивало; мы шли вдоль берега к NO-ту. Непостоянство ветра и мрачность, скрывавшая часто приметные места на берегу, не допустили нас употребить крюйс-пеленги, но мы могли взять лунные расстояния, из которых вместе с взятыми вчерашнего и 17-го числа нашли перемену хода наших хронометров, которые показывали на 0́28˝ западнее, а потому долготы, определенные между 4-м июня (время, когда найдена последняя разность хронометров) и этим числом, должны быть исправлены этой переменой, полагая, что оная равномерна была.

20 июня. С восхождением солнца 20-го числа погода сделалась совершенно ясная, ни одного облака на небе не было видно; утро было самое чистое и приятное. Уруп весь открылся нам ясно; высокости его во все берега были отменно хорошо видны, лишь только в низменностях, разделяющих кряжи гор, стоял утренний летний туман, который скоро после исчез. Мы тогда находились от ближнего берега милях в 12 или 15, и по показанию лоцмана пошли к берегу, держа на высокую сопку второго от NO кряжа, против которой, по его словам, гавань должна находиться. Подходя к берегу, мы старались увидеть вход гавани, но кроме сплошного берега с небольшими вгибами и едва приметными, в море выдавшимися, утесами ничего не видали; спрашивали лоцмана, но он уверял, что мы еще не довольно близко, чтобы видеть отверстие, которое должно быть чрезвычайно узко. Распрашивая его подробнее при помощи рисунков, добились мы от него, что вход в гавань эту шириной не более, как три таких судна, как наше, рядом поставленных, но что она длинна, и во всю свою длину имеет равную ширину. Тогда я понял, что это более походит на канал, нежели на гавань.

На вопрос, как велика глубина в ней, он мог только сказать, что с байдары дна не видать. Я решился осмотреть эту заводь, думая, что если в ней достаточна для шлюпа глубина, и она далеко вдается внутрь острова, так, что волнение не может быть опасно, то нужды нет, что она узка, судно можно было поставить на швартовах; и я более полагал ее безопасной для судов потому, что прежде в ней зимовали суда промышленные, которые по изъяснениям курильцев на наши вопросы были немалой величины; одно из них и теперь там, как они сказывали, можно видеть лежащее на берегу. Напоследок под управлением нашего лоцмана приблизились мы мили на две к берегу. Я прежде ясно видел, что тут нет ничего похожего на залив или гавань, но ветер и погода позволяли безопасно так близко подойти, то для удовлетворения его я и приблизился на такое близкое расстояние, чтобы он простыми глазами мог увериться в своей ошибке; которую он скоро и признал, объявив, что гавань должна быть далее; тогда мы спустились и пошли вдоль берега к NO.

Пройдя миль 7 или 8, обрадовался наш лоцман чрезвычайно и, показывая на стоящий недалеко от берега ее высокой кекур, утверждал, что гавань тут и есть, и что пройдя его, она тотчас откроется. Коль скоро мы кекур миновали, то показалась нам небольшая впадина, в берег на полверсты по большой мере вдавшаяся, у которого берега при самой воде низки и песчаны; отверстие ее очень узко и совсем ничем не прикрыто с моря; словом сказать, почти открытой берег. Впадину эту он называл той самой гаванью, которую мы ищем. Я подозревал его в ошибке, но он смело утверждал, что это одно только и есть место, известное под именем судовой пристани, или гавани, где прежде все приходившие сюда для промыслов суда становились. Посему, убрав паруса в половине 11 часа утра, я отправил мичмана Мура и штурманского помощника Средняго с лоцманом для осмотра этого места.