Детство Ромашки - Виктор Иванович Петров

—Чего? — всем телом подался к нему Михаил Иванович, но вдруг рванул у него из рук телеграмму, прочитал и с силой топнул ногой.— Не бывать этому! Сейчас же собирай фронтовиков. Ишь что выделывают, мошенники!

В эту минуту во дворе появилась с Павлушкой на руках Дашутка. Увидев отца, Павлушка потянулся к нему. Максим Петрович подхватил его, прислонил к себе и, легонько похлопывая по спинке, сказал Михаилу Ивановичу:

—Горячку пороть не надо. Посидим, подумаем и решим, что надо делать.

Дашутка растерянно копалась в складках юбки, искала что-то в карманах фартука и опасливо взглядывала на меня. Я догадался, что она ищет Макарычеву телеграмму. Телеграмма была у меня, я протянул ее Максиму Петровичу.

Прочитав ее, он радостно воскликнул:

—Ух ты! — И в его серых глазах заскакали веселые искорки.

30

С бахчи Акимка с Серегой шли пешком, устали, сомлели на солнце. Дашутка в одно мгновение сбегала в погреб, принесла кувшин квасу, и они по очереди припадали к нему, пили жадно, крякали и отдувались.

—Дыни-то наспели? — допытывалась Дашутка.

Акимка скосил на нее глаза, провел рукавом у губ и, отвернувшись, направился к фургону, возле которого хлопотали дедушка и Максим Петрович.

—Ничего, Наумыч, погостюешь в Осиновке, приглядишься. Может, и понравится. Народ тут хороший, добрый! — весело выкрикивал Максим Петрович, стаскивая с фургона под-вядшую траву и охапками перенося ее на плоскую крышу по-гребицы.

Дедушка распрягал лошадей, покачивал головой, сокрушался:

—Выходит, зря мы из Балакова спешили.

От фургона Акимка осторожно поманил меня. А когда я подошел, спросил полушепотом:

—Чего тятька мой суетной какой-то? Шумит, вроде веселый, а лоб у него нахмуренный.

Я торопливо рассказал ему про то, как Дашутка поймала старуху с записочкой, и про телеграмму Макарыча.

Он выслушал, не шевельнув бровью, потом шмыгнул носом, запустил руки в короб фургона, под траву. Копаясь там, спросил, кивая на Михаила Ивановича, беседовавшего возле сеней с теткой Пелагеей:

Кожин тут был?

Был.

Это хорошо. Когда он с тятькой, я ничего не страшусь.— Акимка вывернул из-под сена большую круглую, как шар, оранжевую дыню.— Держи. Тятькина! — и, весело подмигнув, вновь запустил руки под сено.— Сейчас Дашутке достану.

Дашуткина дыня была продолговатая, с нежно-желтой кожицей, изузоренной светло-зелеными полосками и пестрин-ками. Акимка сдул с нее пыль и, держа перед собой, направился к Дашутке. Она стояла, спрятав руки под фартук, перебирая плечиками, и глядела не на Акимку, а куда-то в сторону.

Ой! — будто испугавшись, воскликнула она, когда Акимка осторожно толкнул ее дыней в плечо.

Чего глаза отвела? Бери,— насупившись, пробубнил он.

А я, Акимушка, тебя сердитого вижу, а дыню и не заметила,— откликнулась Дашутка.

—Ох и девка! — встряхивая головой, протянул Серега. Акимка между тем взял у меня дыню и зашагал к Максиму Петровичу.

Это тебе, тятька, чтоб ты не унывал! — И он положил дыню у его ног.

Верные слова говоришь, верные! — весело загудел Михаил Иванович и, оставив тетку Пелагею у сеней, подошел к Акимке и хлопнул его по плечу: — Правильно говоришь. Ешь, батька, дыню. И не унывай, а действуй!..

К первым дыням тетка Пелагея накрыла стол кипенно-бе-лой холстинковой скатертью и пригласила к столу.

Уж такой урожай, такой урожай! Арбузов как накатано! А тыквов-то?..— похвалялась она.

Вот, Егоровна, а ты все революцию ругаешь да страшишься ее,— смеясь, проговорил Михаил Иванович.— Без революции, гляди-ка, и в Осиновку не попала бы, и бахчи бы не вырастила.

Ой, Иваныч, милый, разве я ее ругаю? — с тяжелым вздохом ответила тетка Пелагея.— Не ругаю, обдумать я ее не умею, да уж больно по спокою-то стосковалась! Каждый день я то Максима хороню, то вот этого анчутку неугомонного!— И она, с досадой ткнув Акимку в лоб, прослезилась.

Ну, теперь начнет! — проворчал Акимка, выбираясь из-за стола.

Сиди! — дернул его за рукав Михаил Иванович.— Ишь ты еж какой! Мать от души говорит, а ты щетинишься. Это, парень, нехорошо. Ешь дыню, а мы с отцом потолкуем.—-И он обратился к Максиму Петровичу: — Откладывать, Поярков, и часу нельзя. Всех наших надо собирать сейчас же.

С Акимки мгновенно слетела хмурость. Он как-то по-особому стал строг. Глаза, сверкнув, остановились на Михаиле Ивановиче, внимательно, изучающе ощупали его лицо и метнулись к отцу.

Максим Петрович доел кусок дыни, обтер усы и сказал:

Да, собирать надо.

Враз? — с живостью спросил Акимка.

Враз, сынок.

Акимка вскочил и, обдергивая рубашку, торопливо заговорил:

Я, тятька, на Бугровский конец вдарюсь, а Дашутка — по нашей Речной и по Столбовой. Ладно?

Ты бы поел сначала,— взмолилась тетка Пелагея.

Обойдусь! — отмахнулся Акимка и выбежал в сени. Появился с сапогами в руках, присел на пороге горницы и, натягивая их на ноги, крикнул: — Ты, Дашут, долго не рассиживайся!

А я и не рассиживаюсь,— спокойно отозвалась она, вставая из-за стола и перекидывая косу за плечо.— Куда сказывать, чтоб шли? — спросила, сбрасывая с себя фартук и подтягивая с плеч на голову платок.

В мою избу нехай идут. У меня просторнее,— ответил Михаил Иванович.— Ох и дети у тебя, Петрович! — восхищенно произнес он, когда Дашутка скрылась за дверью.

Ох, дети!..— сквозь слезы с трудом проговорила тетка Пелагея.

Поля, что ты, голубушка? — мягко спросил Максим Петрович.

Измаялась я, устала, Максим. Каждый день в глазах гроб. То ты в нем, то Акимка.

Однова живем, соседка! — весело воскликнул Михаил Иванович.—Мы с Петровичем еще пошагаем по земле! — Он встал и, кому-то грозя кулаком, прищурился и зло молвил: — Подождите малость, мы вам устроим гром с молниями!

Скоро Максим Петрович с Михаилом Ивановичем ушли, нас с Серегой дедушка послал убрать лошадей, сбрую, подгрести растерянное сено.

Когда мы закончили дела, Серега принялся стлать постель в фургоне, а я вернулся в избу.

В горнице я застал Акимку с Павлушкой. Они сидели на полу, а между ними были рассыпаны пестрые обточенные камушки. Они играли в них, перекидывая друг другу. Акимка хмуро глянул на меня, сказал:

—Мамка хворая сделалась.— Помолчал и опять спросил:— Какой-нибудь тут разговор, что ль, был?

Я ничего не ответил..

—И как же мне мамку-то жалко, ажник сердце мрет! — вяло покидывая камушки в подол Павлушке, со вздохом сказал Акимка.— А Дашка ровно провалилась,— уже с сердцем заговорил он.— Я вон где блл— туда-сюда версты три. А ей тут всего ничего пробежать. С