Гобелены Фьонавара (сборник) - Гай Гэвриел Кей

«Ах, абба!» – совершенно некстати подумал он в этот миг. И встретился с Нею.

А в Храме проснулась Джаэлль. И резко села в постели и замерла в ожидании. Еще через мгновение тот же звук повторился, и на этот раз ошибки не было, потому что она уже совсем проснулась. Нет, она не могла ошибиться. Тем более этой ночью. Она все-таки была Верховной жрицей Даны, она носила белые одежды и оставалась непорочной, она всегда должна быть одна, чтобы поддерживать связь с Богиней-матерью, чтобы вовремя услышать этот крик, если он донесется из глубин Дан Мары. И он был ею услышан. И она снова услышала его, тот крик, которого, как ей казалось, не услышит никогда, любовный стон, который земля не исторгала дольше, чем это мог бы себе представить любой из людей. О, этот ритуал отправлялся всегда! И каждое утро после Майдаладана он возобновлялся вновь с тех пор, как в Гвен Истрат был построен первый Храм. Однако жалобное пение жриц на рассвете – это нечто совсем другое; это, в общем-то, просто символ, просто память, а тот голос, что она услышала – душой? – был совершенно иным. И голос этот оплакивал не некую символическую утрату, но Возлюбленного Сына. Джаэлль встала, прекрасно понимая, что дрожит как осиновый лист, и все еще не до конца поверив в то, что действительно слышала это. Но звуки все лились, пронзительные, всепроникающие, исполненные безвременного горя, и она оставалась Верховной жрицей и прекрасно понимала, ЧТО должно свершиться сейчас.

В ее гостиной спали трое мужчин. Ни один из них даже не шелохнулся, когда она прошла через эту комнату и, не выходя в коридор, отворила в дальнем конце гостиной маленькую дверцу и босиком по ледяному каменному полу быстро пробежала по тайному узкому проходу и отперла еще одну дверь, находившуюся в его конце.

Она вышла прямо под купол, за алтарем, на котором возвышался священный топор. Здесь она остановилась было в нерешительности, но тот голос в ее душе звучал очень громко, настойчиво, ликующе и одновременно печально, и он увлекал ее за собой…

О да, она была Верховной жрицей! И это была ночь Майдаладана, и то невозможное жертвоприношение уже было совершено. Она взялась обеими руками за рукоять топора, который имела право поднимать только Верховная жрица, и слегка приподняла его с колоды, на которой он покоился. Она несильно качнула им и тяжело уронила его на алтарь. Возникло гулкое мощное эхо. И только когда эхо умолкло, Джаэлль возвысила свой голос, дабы произнести те слова, что звучали у нее прямо в сердце.

– Лиадон снова умер! – выкрикнула Джаэлль. – Слава Лиадону, ибо он умер! – И она заплакала. И горе ее было искренним, и она знала, что каждая жрица во Фьонаваре слышала ее сейчас. Эта власть была ей дана: она все-таки оставалась Верховной жрицей великой Богини.

Постепенно просыпались все те, кто сейчас находился в ее Храме. И они, только расставшись со сном, бежали в святилище и видели там ее, Джаэлль, в разорванных одеждах, с окровавленным лицом. И видели, что топор вынут из своего гнезда.

– Лиадон снова умер! – опять закричала Джаэлль, чувствуя, как горе и торжество поднимаются у нее в душе, требуя выхода. Теперь уже все жрицы Мормы собрались вокруг нее; она видела, что и они тоже начали рвать на себе одежды, лица их искажает дикое горе, и слышала, как они возвышают свои голоса, чтобы оплакать ЕГО, как это от всего сердца делала и она сама.

Рядом она заметила плачущую послушницу. Девушка принесла плащ Джаэлль и ее башмаки. Верховная жрица быстро накинула плащ, обулась и двинулась прочь, ведя всех служительниц Мормы за собой, и все они шли на восток, откуда и доносился слышимый ею зов. В святилище остались мужчины – два мага, три короля, – и в глазах у них был страх. Мужчины почтительно отступили в стороны, давая ей пройти. Но одна женщина ей дороги не уступила.

– Джаэлль, – спросила бледная Ким, – кто это был?

Она почти не замедлила шагов и резко ответила:

– Я не знаю. Идем! – И вышла наружу. По всему Морврану горели огни, и вдоль длинной улицы, что вела из города, к ней со всех сторон сбегались серые жрицы. Привели ее лошадь. Она уселась в седло и, не оглядываясь и никого не ожидая, поехала в Дан Мару.

Все двинулись за ней следом. И частенько по двое на одной лошади: воины сажали жриц перед собой в седло, а те никак не могли усидеть и падали, и плакали, потому что их только что подняли из постели. Это был Майдаладан, и близился ранний рассвет, и в серых, светлеющих с каждой минутой сумерках они добрались до пещеры и… увидели пса.

Артур спешился и подошел к Каваллу. Несколько мгновений он смотрел своему верному псу в глаза, потом выпрямился и посмотрел в сторону пещеры. У входа в нее Джаэлль преклонила колена; вокруг нее прямо на снегу цвели красные цветы; по лицу жрицы ручьем текли слезы.

Взошло солнце.

– Кто? – спросил Лорен Серебряный Плащ, нарушив долгое молчание. – Кто это был?

Теперь у пещеры собралось уже очень много людей. Все встревоженно озирались, оглядывали друг друга, щурились в ярких лучах утреннего солнца.

Ким Форд зажмурилась, словно от боли.

И тут все стоявшие вокруг жрицы богини Даны запели – сперва неуверенно, но все более и более слаженно – плач по мертвому Лиадону.

– Смотрите! – сказал Шалхассан Катальский. – Снег тает!

И все посмотрели – кроме Ким. И все увидели.

«О, мой дорогой!» – думала Ким и слышала, как шепот вокруг перерастает в рев. Священный трепет. Неверие. Первый всплеск буйной, отчаянной радости. Жрицы завывали от горя и восторга. Солнце сияло над тающими снегами.

– А где Кевин? – вдруг резко спросил Диармайд.

«Где, ах где? О, мой дорогой!»

Часть четвертая

КАДЕР СЕДАТ

Глава 1

Будучи старшим из трех братьев, Пол Шафер, в общем, имел представление о том, как следует обращаться с детьми. Однако подобные общие представления здесь не очень-то годились: ребенок был слишком необычен. И первое утро, проведенное с Дари, было для него особенно тяжелым, потому что Вэй было совершенно не до него, ей и так горя хватало. Она оплакивала утрату сына и в ужасе думала о том, как бы ей – это казалось почти невозможным! – написать письмо в Северную твердыню с просьбой отпустить мужа домой.

Пол пообещал ей, что письмо непременно будет туда доставлено, и вышел с Дари на улицу. Он рассчитывал поиграть с малышом, однако ничего не вышло: Дари – теперь на вид ему можно было дать лет семь-восемь – оказался совершенно не в настроении, играть не захотел и к Полу все еще относился весьма настороженно.

Вспомнив, какими были его младшие братья лет десять-пятнадцать назад, Пол попытался просто поговорить с ним, не заставляя его отвечать на вопросы, не подталкивая к какому бы то ни было решению и не выказывая ни малейшего намерения потискать его или хотя бы понести на плече. Он просто рассказывал ему о разных вещах и совсем не так, как обычно разговаривают с ребенком.

Он рассказал Дари о своем мире и о Лорене, великом маге, который способен перемещаться из одного мира в другой. Рассказал об этой войне и о том, почему Шахар, отец Дари, вынужден находиться так далеко о дома; и об ответственности мужчин, о том, в скольких еще семьях отцам пришлось пойти на войну, затеянную силами Тьмы.

– А Финн все равно мужчиной еще не был! – заявил Дари. Это были его первые слова за все утро.

Они шли по лесу, по извилистой тропинке. Вдали слева Пол видел за деревьями воду озера; видимо, это было единственное озеро во Фьонаваре, которое не замерзло. Он внимательно посмотрел на Дари, точно взвешивая собственные слова, и спокойно сказал:

– Некоторые мальчики становятся настоящими мужчинами раньше других. И ведут себя тоже как настоящие мужчины. Вот и наш Финн был такой.

Дари – очень красивый в своей ярко-синей куртке и шарфе, в варежках и теплых сапожках – мрачно на него воззрился. Глаза у него тоже были совсем синими. Потом, точно придя к какому-то решению, он сообщил Полу:

– А я могу нарисовать цветок!

– Я знаю, – улыбнулся Пол. – Палочкой. Твоя мама мне рассказывала, что вчера ты нарисовал на снегу замечательный цветок.

– Мне не нужна палка! – возмутился Дари.

И, отвернувшись от Пола, сделал рукой какой-то неопределенный жест. Смотрел он при этом туда, где вдоль тропинки снег был совершенно нетронутым и очень белым. И движение его пальцев как бы тут же повторилось на этом белом снегу. И Пол увидел, как там возникают очертания цветка.

Увидел он и еще кое-что.

– Это… это же просто здорово! – восхитился он, тая в душе неясную тревогу и стараясь говорить как обычно.

Но Дариен в его сторону даже не повернулся. Еще одним движением – на этот раз он ничего не рисовал в воздухе, просто чуть шевельнул пальцем – он раскрасил созданный им рисунок: лепестки были цвета морской волны, а сердцевинка – ярко-красная.

Того же красного цвета, что глаза Дариена, когда он, дорисовав цветок, посмотрел на Пола.