Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Счастливый, он обежал круг и затих за спиной Федора Ивановича. Возникла пауза, начала расти. Федор Иванович чувствовал, что генерал в это время смотрит ему в затылок.
— Вот и девочку эту, Женю Бабич… Неспроста вы ей вопросик на зачете подкинули. И инициатива ваша насчет аспирантуры… И профессора не зря вам сразу дали отпор. В кубло ее хотели! В новое! Так оно и подбирается, кубло. По штучке! Теперь-то, после ключа, это у нас как на ладони. Вы, Дежкин, человек благоразумный — сдавайтесь, складывайте оружие. Дайте нам показания, мы запишем и отпустим вас погулять…
— Не боитесь, что убегу?
— Куда вы убежите? Как убежите? Зачем? Чтобы окончательно стало ясно, что вы враг? Всех ваших друзей, Дежкин, какая-то сволочь предупредила — и никто не бросился в бега. Ждали нас! Советский человек, даже если он совершит преступление, никогда не бежит от правосудия. Доверяет ему. Это, Дежкин, не зависит от вас. Если вы советский. Таким воздухом дышите. С детства! Повторяю: если только вы не враг.
— В общем, конечно, вы правы… — Федор Иванович вовремя подавил в себе возражение, нахохлился.
— А для страховки мы вас — на поводок, на длинный. Чтоб гулять не мешал. Не знаете вы нас, Дежкин. Сдавайтесь. Хватит темнить.
Он вышел из-за кресла и остановился перед Федором Ивановичем. Смотрел на него, как бы любуясь.
— Стригалев у вас бывал? В этой вашей… комнате.
Генерал был мастер стрелять в темноте, то есть задавать вопросы наобум. И иногда попадал при этом в точку. Услышав его вопрос, Федор Иванович почувствовал толчок страха. Это сразу же передалось Ассикритову, у него захватило дух от открытия.
— Троллейбус все время ночевал у вас! — торжествующе взревел он. — Мы располагаем точными данными, Дежкин!
Он перехватил лишнего. Федор Иванович осторожно перевел дух. Этого генерал не заметил. Оглянувшись на зрителей, сидевших на диване, он начал свой знаменитый прием, сеанс гипноза, принесший ему славу в этих дугообразных коридорах. Шагнув почти вплотную к Федору Ивановичу, он красиво поднял над ним руку. Чуть повеяло хорошими духами, вином и табаком. Наложив пять твердых пальцев на темя сидевшего перед ним настороженного человека, слегка повернул его голову и зафиксировал в таком положении.
— Наверно, это лишнее, — сказал Федор Иванович и, крепко сжав его запястье, отвел легкую генеральскую руку. Ах нет, он не сделал этого, не сказал… И жесткие пальцы остались на месте. Федор Иванович только вжался в мягкое кресло.
Пламенные взоры Ассикритова встретили задумчивый серо-голубой взгляд ученого, только что открывшего новое явление. Почувствовав себя объектом, генерал отвел свои угли, шагнул назад.
— Что вы сейчас думаете? — заторопил, оглянувшись на диван. — Говорите! Не тяните, говорите сразу!
— Я думаю, — не спеша начал Федор Иванович, — думаю, что в нашем прошлом… в нашем славном прошлом… может оказаться страница, которой лучше бы не было. С точки зрения сегодняшнего дня. И получается, что тот, кто еще тогда сразу все увидел и хотел вырвать эту страницу… а не расхваливал ее из шкурных соображений… или кто не давал вписывать в нее позорящий, безобразный текст… или хотел хотя бы уравновесить — другой, хорошей страницей… и кого тогда за это… хором осуждали… Сегодня может оказаться, что он опережал свое время, был прогрессивным человеком и патриотом и с него надо было брать пример… У него было зрение, он видел на десять лет вперед, понимал… и не боялся поступать так, как требовали интересы будущего. Вот что я думаю, товарищ генерал…
По наступившему глубокому молчанию Федор Иванович понял, что лучше было бы не говорить этих слов. Но все уже было сказано. Генерал оглянулся на диван, сделал глазами знак. Его гипноз дал результат!
— Тяк-тяк, тяа-ак! Высказался! О ком же это вы, господин адвокат? Не о враге ли народа по кличке Троллейбус? Кто правильно поступал? Давайте говорите сразу!
— Нет, Троллейбус тут ни при чем. Просто отвлеченное рассуждение. Вы же потребовали…
— Так вот. Этот ваш подопечный, я знаю, кто он… — Тут генерал загудел сквозь сжатые зубы: — Он должен был ошибаться вместе со всеми. Тогда он был бы наш. От ошибки не застрахованы самые лучшие умы. Тогда если ошибались, то все. Я знаю, о ком вы… Если он тогда не ошибался — значит не горел общим делом, не мечтал революционной мечтой. Холодный был наблюдатель — потому наши дела и казались ему ошибкой. В лучшем случае! Наши дети, Дежкин, наши дети будут нас славить! Каждый наш шаг! А раз так, мы можем не засорять свои мозги бесплодными… вредными соображениями, которые вы тут… которые только удерживают руку, когда надо действовать быстро и решительно. Враг не задумывается над тем, что скажут о нем завтра. Ему подавай сегодня! Видите — привезли вредный фильм, вражескую стряпню, отравляли сознание людей.
— Да, вы правы, — сказал Федор Иванович, задумчиво глядя на генерала. — И Кассиан Дамианович подобные мысли развивал…
— Правильно! Это его мысль. В принципе. Только он говорил это в связи с вылазкой вейсманистов-морганистов в журнале. Истину они там искали! В виде гриба! Не всегда истина подлежит защите. Если она стоит у нас на пути… Если я провожу линию высоковольтной передачи, а на пути у меня колосится поле, я пускаю мой трактор по пшенице, по пшенице! А сусликам, которые устроили там норы, это не нравится. Обрезали вы когда-нибудь яблоню? Если надо убрать выросшую не там, где надо, ветку, думаете вы о том, что скажут потомки? Щелк — одну, щелк — другую. Секатором. Полно веток под ногами — а яблоня, красавица, цветет, и по ее плодам потомки будут судить о деятельности садовника! В этом жизненность здорового общества. В том, что любая попытка скрытого врага будет пресечена. Обязательно, неотвратимо, при любых обстоятельствах. В пресечении все! — Генерал опять шагнул вперед и навел свои горящие глаза. — Н-ну а вы что? Не согласны?
— Нет, не в этом жизненность здорового
