Рожденные на улице Мопра - Шишкин Евгений Васильевич

К старцу Константину явится сутулый, с темным лицом зек Гавриил, только что отсидевший долгий жестокий срок. В темной бедной одежде, в разбитых чеботах, с вещмешком на плече.

— Старец, я сидел по навету. Ни в чем не виновен… — скажет Гавриил и перекрестится. — Как мне жить среди людей, которые меня предали? Как мне жить после того зла, которое я пережил в тюрьме? Человек — хуже зверя. У человека есть ум, который придумывает пытки и издевательства. Зачем Бог создал человека? Глумиться над ним? Мучить?

Старец Константин будет задумчив, молчалив и сер. Долго Гавриил не услышит от старца ни звука, хотя расскажет ему про карцер, про пытки, про беспросветный тупик.

— Я был бесправен, унижен. Растоптан! Мне не к кому было обратиться! Где был Господь? — неистовствовал Гавриил.

Старец Константин будет от рассказа только мрачнее, но не откроет уст, словно будет ждать от Гавриила еще каких-то свидетельств человеческого зла и коварства. Когда Гавриил выговорится и умолкнет, старец Константин скажет ему:

— Вы пришли ко мне напрасно. Я ничем не смогу помочь вам. Вы сами все понимаете лучше меня…

— Что я понимаю? — встрепенется Гавриил.

— Человека победить нельзя, — ответит ему старец. — Его можно оскорбить, унизить, его можно в конце концов убить. Но победить человека нельзя! Господь не воюет с человеком… — негромко скажет старец Константин.

— Почему? — настороженно спросит несчастный зек.

— Бог праведен. Он не требует от человека страха и подчинения. Он даже не требует любви к себе. Вы друг друга полюбите, тогда и Ему будет воздаяние… Вы сами всё знаете, — скажет старец, положит руку на костлявое плечо Гавриила и улыбнется с радушием и чистотой.

Гавриил напросится жить поблизости от старца, помогать и подчиняться ему во всем. Старец Константин ему не откажет.

Их будут сотни и тысячи — страждущих людей, ищущих у старца Константина душевного равновесия, вразумления, целительства от недуга и просто доброго слова. Все почтут, что старец впитал за свою долгую жизнь опыт многих поколений, и теперь ему ведомы все страхи и скорби, сомнения и тревоги, коими мучится живая душа. А стало быть, и снадобье от недуга ему ведомо лучше всех.

Как-то раз дом старца Константина окружат военные люди. Под окнами остановится кортеж черных автомобилей с затемненными стеклами. В горницу старца в сопровождении четырех охранников богатырей, которые будут зырить по сторонам огненными глазами и чего-то вынюхивать, явится главный претендент на верховную российскую власть.

Старец Константин нахмурится, глядя на человека, от которого будет исходить чуждый для этого дома дух. Это будет человек власти, и дух от него — сугубый…

— Что вам угодно? — строго спросит старец Константин.

— Уйдите! — шикнет на охранников человек власти, и четверо звероватых богатырей чередой выйдут вон.

— Мне нужно знать, — заговорит человек власти по-деловому, — на чьей стороне будет победа на выборах? Я много слышал про вас. Вы мудрец и пророк.

— Это не так! — испуганно остановит его старец Константин. — Разве может человеку быть известно то, что во власти только Господа?

— Вы все равно знаете! — будет настаивать человек власти и начнет приводить примеры сбывшихся предсказаний старца Константина; человек власти приедет просвещенным в деяниях старца.

— Сейчас власть покупается. Для православных людей власть денег не может быть дана Господом. Чем хотите побеждать вы?

— Это не важно! — отмахнется человек власти. — Кто победит, старик?

Старец Константин посмотрит на него внимательно и с сожалением промолвит:

— Вы не станете победителем.

Человек власти выйдет из горницы, хлопнув дверью.

Но именно этот посетитель, человек власти, станет избранником. И однажды опять военные еще более плотным кольцом окружат дом старца, а в горницу явятся богатыри охранники в черных костюмах, с ними человек власти.

— Ты и вправду не пророк, старик! Я победитель! — глумливо скажет человек власти.

— Нет, — возразит старец. — Вы призвали в помощь дьявола. Он купил для вас власть.

— Победителя не судят, старик!

— Я не сужу вас. Вы не победитель, — скажет неуступчиво старец Константин, и охранники передернут плечами.

Тогда человек власти шикнет на них, и они выйдут из горницы. Старец заговорит:

— У меня была мама. Она была очень добрая. Она любила меня. Она готова была умереть ради меня. Разве мать могла есть слаще меня? Разве победитель будет есть слаще, чем его дети?

Человек власти опять хлопнет дверью, порывисто убегая от старца.

Через несколько лет, глухой осенней ночью, в окно старца кто-то негромко постучит. Вскоре в горнице старца предстанет человек власти, один, без охранников, — от него уже не будет идти чуждого духа власти:

— Теперь я не победитель… Ты был прав, старик.

— Напротив, — обрадованно скажет старец Константин. — Господь повернулся к тебе. Ты стал победителем!

— А он есть, Господь-то? Может, только дьявол?

— Бог есть! — простодушно улыбнется старец.

Однажды в горницу к старцу Константину робко войдет молодой человек, русый и светлоглазый. Подойдя к старцу, который будет сидеть на скамье и кормить с ладони белку, молодой человек Никита упадет перед ним на колени и попросит, чуть не плача:

— Уважаемый старец, молю вас, благословите меня. Хочу быть монахом. Не могу жить в миру, страдать…

Старец погладит Никиту по челу доброй старческой рукой, скажет:

— Старый человек по дороге шагает. Молодой — сквозь кусты шиповника продирается… Любовь горяча. Но любовь, Никита, не вне тебя. А внутри тебя.

— Я хочу, я готов за веру Христову пострадать! Страдать от мира не хочу, надоело!

Старец снова погладит его по челу, попросит подняться с колен, усадит рядом на лавку.

— Видишь, белка, — скажет, — шустрая, орешки грызет, жизни радуется… Зачем же за веру страдать? Вере Христовой радоваться надо. Мир и гармония. Наслаждение и покой. Труд и свобода, — вот что человеку Господом даровано. А страдать? Унынию предаваться… Страдать — Бога-то гневить.

— Все равно, — горячо будет отвечать Никита. — Я решил!

— Когда-то, — станет рассказывать старец, — я полюбил девушку, звать ее Сашей. Я видел ее всего один раз, она меня угостила яблоками… — Старец Константин вздохнет, возьмет в кулак свою бороду. — Я больше не видел ее. Но это не отменило моей любви к ней… А ты, Никита, поди, свою любимую девушку даже целовал?

Никита насторожится.

— Откуда вы знаете, что я из-за девушки?

Старец Константин усмехнется:

— Не мудрено… Что требовать любви от другого? Ты от себя востребуй любви к Господу.

— Дедушка, — встрепенется Никита, — а Он вправду есть?

Старец Константин обнимет Никиту, поцелует его в чело, тихо ответит:

— Он есть! — И улыбнется светлой и ласковой улыбкой, когда-то перенятой у Алексея Ворончихина. — Он есть.

Георгиевский зал Кремля сиял помпезным убранством. Слепящая белизна вычурных лепнин, глубокие краски расписных потолков, злаченые парадные двери, люстры в миллион хрустальных костяшек, мягкий кошачий уют красных ковров, прячущих звук шагов. Стены, паркеты, колонны, своды зала — свидетели эпох, стражники власти… За деньги нельзя было купить здешнюю власть, которая прежде прихотливо и кровопролитно передавалась по романовому племени, позже — большевистским бонзам, а ныне выборным президентам и преемникам.

Шла эпоха Владимира Владимировича Путина. Звездный час силовиков. Апогей чиновничества. Период примерки намордников для олигархов и оппозиционеров. Пора народного нигилизма. Эра русской деградации и подспудного самосовершенствования. Годы идеологической пустоты и фарисейства. Пёстрое времечко!

Армия, милиция, ФСБ, ФСО, ФМС, Служба исполнения наказаний, таможня, МЧС, прокуратура, Служба судебных приставов, налоговые органы, частные охранные предприятия — сотни тысяч вооруженных людей, всяк на своем уровне и участке поддерживали властную вертикаль, выверенную президентом. Общество, словно стальными скрепами, по меридианам и параллелям, сцепили люди в форме с пистолетами на боку… Установленный порядок был крепок, даже могуществен. Даже оппозицию приходилось подкармливать из Кремля, иначе она просто бы сдохла с голоду, и суть заявленной в стране демократии растворилась бы в воздусях.