Книга жизни. Воспоминания и размышления. Материалы к истории моего времени - Семен Маркович Дубнов

максималистом, а ведь я еще экспроприациями не занимаюсь» (в ту пору максималистами назывались крайние революционеры, нападавшие на государственные казначейства или почтовые конторы с целью экспроприации). Моя собственная идеология заняла место между крайними течениями и разделяла участь всякой средней позиции: ее штурмовали и справа и слева.

Глава 47

«Еврейская энциклопедия» и еврейская «академия» (1907–1908)

Постоянная летняя «резиденция» в Финляндии. — Государственный переворот 3 июня 1907 г. — Мечты об отшельничестве в Выборге и вместо этого новая обитель на Васильевском острове в Петербурге. — Новый пересмотр «Учебника еврейской истории» и редактирование перевода Ренана. — Думы в финляндском лесу, лесная молитва в Рош-гашана. — Schutzjude в столице. — Работа в «Еврейской энциклопедии» и мое вынужденное общее редакторство. — Еврейская «академия» или Курсы востоковедения барона Гинцбурга. — «Сторожу чужие виноградники». «Мой день клонится к закату». — Отход от политики и публицистики. — Последнее прощание с Ахад-Гаамом.

Крайне утомленный разнородными работами, я мечтал о летнем отдыхе, точнее о более спокойной работе, в Финляндии. Счастливый случай сделал меня постоянным летним гостем этой тихой страны озер и лесов, создал для меня корректив к душной столице тут же, под боком, в двух часах езды от нее. Мои родственники Эмануилы купили близ деревни Усикирки, станции железной дороги между Петербургом и Выборгом, большое имение под названием Линка, с несколькими хорошими жилыми домами. Еще на Пасхе, когда снега таяли, я ездил туда вместе с новым владельцем для осмотра и был восхищен этим тихим уголком на берегу озера Кирка-Ярве. Закончив свои работы в городе, я в конце мая переехал с семейством в Линку. Мы поселились в небольшом домике близ молочной фермы и стали вести жизнь мирных поселян. Но и сюда доносились звуки политической борьбы.

В воскресенье, 3 июня, утром я по делу поехал в Петербург и в вагоне раскрыл только что купленную газету. У меня потемнело в глазах; совершился государственный переворот. Манифест Николая II возвестил о роспуске второй Думы, в которой угнездилась «крамола» социалистических партий, и об изменении избирательного закона с целью усиления консервативного элемента дворянства и духовенства. Мы все предвидели разгон Думы после отказа ее выдать правительству фракции социалистических депутатов для предания их суду по обвинению в государственной измене, но не ожидали произвольного изменения конституции. «Стиль манифеста 3 июня есть стиль „Союза русского народа“. На истерзанную страну надвигается новая черная туча», — писал я в эти дни. Были окончательно похоронены надежды весны 1906 г. И такими странными казались мне на другой день в заседании редакционной коллегии энциклопедии наши прения о мелочах подготовительных работ.

Когда я вернулся в «зеленые объятия леса», я снова задумался над вопросом: смогу ли завершить задачу жизни в атмосфере реакции. «Мне 47-й год, — писал я, — недолог уже период расцвета умственных сил, — могу ли я дольше откладывать труды, требующие 15–20 лет жизни?» Явился план — отойдя от общественности, покинуть Петербург и поселиться на постоянное жительство в Финляндии. В часы долгих летних прогулок с женой я рисовал нашу тихую жизнь в Выборге, где никто и ничто не будет мешать мне писать «Историю». В конце июля я даже съездил в Выборг, был у губернатора и заручился его обещанием разрешить мне жительство под условием получения благоприятной справки обо мне из Петербурга. Дело в том, что по старым законам не разрешалось селиться в Финляндии даже привилегированным петербургским евреям, а давалось губернатором только право временного пребывания. Мне выборгский либеральный губернатор обещал при указанном условии выдать полугодовой паспорт и затем возобновлять его каждое полугодие. Я уже ходил по улицам Выборга в сопровождении единственного знакомого туземца, молодого ориенталиста д-ра Зарзовского (он вскоре умер от чахотки), и присматривался к подходящим квартирам. Однако в последнюю минуту мое решение «уйти от мира» поколебалось. Я решил остаться в Петербурге, если Министерство внутренних дел возобновит там мое жительство бессрочно.

Уже близился конец годового срока, данного мне по приезде в столицу, и барон Давид Гинцбург уверял меня, что сделает все возможное, чтобы вырвать у Столыпина разрешение на бессрочное жительство. Помню, как он летом заехал ко мне на временную городскую квартиру у родственников, на Большой Подьяческой, поднялся по крутой лестнице на 4-й этаж и еле говорил от одышки. Я ему прочел свое прошение на имя Столыпина, которое он должен был лично передать ему, но заметил, что он недоволен тоном прошения, где не было достаточного выражения верноподданнических чувств. Тем не менее он обещал стараться, хотя и не скрывал трудностей: Столыпин, который для царя и его черносотенной камарильи был «либералом», боялся делать какие бы то ни было уступки в пользу евреев. В ожидании более или менее успешного исхода ходатайства я решил заранее снять квартиру в Петербурге. Мы оставили тесную квартиру в грязноватом доме на Малой Подьяческой улице и переселились на Васильевский остров, где сняли квартиру из четырех комнат на 8-й линии. И такова была амплитуда моих колебаний в ту пору, что после недавнего финляндского плана я рисовал себе план прочной оседлости в Питере: «Довольно, надо осесть на одном месте, хотя бы на этом академическом острове Невы, и доживать там остаток дней в непрерывном труде, пока не позовут тебя в последний далекий путь. Если свыкнуться с политическим вулканом кругом, если одолеть в себе бациллу общественности, можно на этой сравнительно тихой и чистой окраине Петербурга, среди библиотек Университета и Академии наук, предаться научной работе, а летом ежегодно исцелять усталую душу воздухом Финляндии» (август).

Лето 1907 г. в Финляндии прошло в пестрой работе. Я занимался исправлением первой и третьей частей «Учебника еврейской истории» для нового издания. После плохих провинциальных изданий приятно было смотреть на новые книжки, напечатанные в одной из лучших типографий Петербурга («Общественная польза»), С тех пор учебник ежегодно перепечатывался по стереотипам каждое лето и появлялся к учебному сезону. Большая часть книг отправлялась в Вильну к главным комиссионерам братьям Сыркиным, которые снабжали учебниками всю черту оседлости евреев, а остальные продавались из склада при типографии. Ежегодный расход книг выражался приблизительно в цифре 7000 экземпляров (около 4000 первой части, 2000 второй и 1000 третьей). Чистый доход от этого издания был основою моего скромного годового бюджета, обеспечивая его наполовину. Это делало меня в материальном отношении до некоторой степени независимым, и я мог свободно строить свои литературные планы. Пророчество моего старого друга Абрамовича сбылось: «Камень, отброшенный строителями, стал во главу угла»: учебник давал экзистенц-минимум в течение двух десятков лет.

В то же лето я редактировал