Война герцогинь. Книги 1-2 - Жюльетта Бенцони

юный король Людовик XIV Бурбон принуждает кардинала Мазарини отдать ему в жены свою племянницу.

— И кто же в этом споре, по вашему мнению, возьмет верх? — поинтересовалась Изабель.

— Разумеется, победа будет не за любовью. Во-первых, Его Величество уже был страстно влюблен, и тоже в племянницу кардинала, но другую — Олимпию Манчини, которая стала графиней де Суассон. Во-вторых, Мазарини потратил слишком много сил, чтобы государственная машина вновь заработала без сбоев. Он не позволит двадцатилетнему мальчику растоптать каблуком кружево его дальновидных планов. Испания и Франция должны соединиться брачными узами.

Мнение госпожи де Бриенн оказалось совершенно справедливым. Но сначала Мазарини постарался уладить дело «бога войны». Он сумел внушить королю, что, будучи полновластным правителем, он может охотиться в Шантийи, сколько пожелает. Достаточно ему будет сообщить о своем желании поохотиться, как де Конде, его верный подданный, в чем он поклянется, преклонив колено, распахнет перед ним ворота и поблагодарит за честь, так как долгом принца отныне будет служить Его Величеству.

Дело было улажено, и принц де Конде покинул Брюссель, где находился уже семь лет, поступив на службу к испанскому королю. Он двинулся во Францию через земли Шампани. Двор, находившийся до этого времени в Савойе, переезжал теперь в Сен-Жан-де-Люз, и встреча с принцем де Конде должна была состояться в Экс-ан-Провансе. Если бы Изабель так и оставалась в Париже, принц непременно заехал бы туда. Но Изабель получила от него письмо, где он просил ее провести остаток года в Шатильоне.

После многочисленных судебных процессов Изабель перестала чувствовать себя в суровом замке хозяйкой и не слишком любила там бывать, предпочитая дорогой и любимый Мелло, который принадлежал ей и только ей. Но при мысли, что она вот-вот увидит того, кого не переставала любить, она чувствовала жар в сердце, хотя и спрашивала себя, приедет Конде один или со своей сестрой, которая подписывалась теперь «любящей кузиной».

Изабель бесконечно задавала себе вопросы, а принц де Конде не спешил. Он вновь наслаждался восторженными криками толпы, которая на них не скупилась, видя в нем по-прежнему «победителя при Рокруа», каким Конде остался для большей части населения Франции. Есть в истории образы, которым суждена долгая жизнь…

Принц уехал в декабре, и только восьмого января добрался до Куломье, где приложил немало усилий, чтобы наладить отношения супругов де Лонгвиль. Старый герцог не был рад приезду красавицы-супруги, но был вынужден почтительно ей поклониться, так как она явилась не кающейся грешницей, а почтенной ревнительницей веры и церкви, преданной всей душой небесным благам. Как можно было ей отказать, когда она предложила мужу, принять им вместе, держась за руки, святое причастие?

Успокоившись относительно судьбы сестры, Конде направил кортеж к Шатильону, предварительно отдав своим людям весьма строгие распоряжения. Герцогиня собиралась принимать их лично, и принцу не хотелось, чтобы она вспомнила, как недружественно он и его люди обходились с местными жителями после сражения при Блено.

Двенадцатого января они прибыли на место, люди де Конде рассеялись по городу, а он сам в сопровождении всего одного офицера направился в замок. На пороге Изабель приветствовала их глубоким реверансом, за которым последовало радостное восклицание.

— Франсуа!

Сестра узнала брата.

И вот она уже в его объятиях, смеясь и плача от радости, что видит его живым. А она-то не спала ночей, представляя, как он сидит в темнице и ждет суда, который непременно вынесет ему смертный приговор!

— О, монсеньор! Какую радость вы мне подарили! Как же вам это удалось?

— Если бы я знал, что ты украдешь у меня встречу, на какую я вправе был рассчитывать, я оставил бы тебя при дворе, — ворчливо произнес принц. — А теперь пусти меня на его место! — обратился он к Изабель.

— Простите меня, монсеньор, но я так боялась, что больше его не увижу! Вы сотворили настоящее чудо!

— Никакого чуда! Или вы могли подумать, что, оговаривая условия моего возвращения, я могу позабыть о судьбе моего лучшего офицера? Честно говоря, мне не пришлось особенно трудиться. Он стал пленником де Тюренна, который был когда-то его командиром и знает ему цену. Он вернул мне его даже без моей просьбы.

— Маршал по-настоящему храбрый и достойный человек, — со вздохом сказала Изабель. — Я непременно поблагодарю его.

— Он может подождать, я нет! Бутвиль, исчезни! Отправляйся и займись размещением людей. В замке сестры ты почти как у себя дома. Мы увидимся за ужином. А что касается вас, моя милая…

Не говоря больше ни слова, Конде подхватил ее на руки и бросился к лестнице. Остановился он только на втором этаже, в спальне Изабель, опустил ее на постель и стал торопливо раздеваться. Изабель раздевалась столь же торопливо. Он схватил ее в свои объятия и сказал:

— Господи, как же ты хороша! Ты еще красивее, чем в моих воспоминаниях! Но что я сказал такого смешного?

Изабель не могла удержаться от смеха.

— Любовь моя, вот уже много-много лет при каждой нашей встрече вы говорите мне одно и то же.

— Вы должны быть довольны этим, а не смеяться глупым смехом. Это значит, что время не имеет над вами власти!

Но принцу было не до дискуссий, и в комнате больше не слышалось ни единого слова. Тихо потрескивал огонь в камине, недовольно скрипела кровать под тяжестью тел страстных любовников. А Изабель? Она издавала что-то вроде удовлетворительного мурлыканья…

Гости пробыли в Шатильоне всего два дня, и герцогиня принимала их со свойственной ей веселой грациозностью, которая не покидала ее никогда. Или вернее, очень редко. Темные ночные часы принадлежали принцу де Конде, а днем Изабель всячески старалась, чтобы ее гости, возвращающиеся на родину, и их двойной эскорт — из прежних мятежников и гвардейцев кардинала, которых тот отрядил, чтобы обеспечить их безопасность, — увезли с собой самые лестные воспоминания о своем пребывании у Цирцеи. И в самом деле, все были очарованы. И первый — Франсуа, который охотно остался бы у сестры, избежав тягостного и неизбежного обряда раскаяния.

— Мне бы так хотелось поселиться здесь с вами, — сказал он. — Жить, как мы жили когда-то у нас в Преси. В погожие дни я выезжал бы на охоту, и за мной по пятам бежала бы длинноухая собака. Вечером мы сидели бы с вами у камина, поставив ноги на скамеечку, и болтали бы обо всем и ни о чем или читали книги. А в дождливые дни играли бы в шахматы…

— Не воспримите мои слова как упрек, братец, но вы сами выбрали стезю войны, а войны или