Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

грязнится идея восстановления России «белыми» руками, ибо нейтральное, но лояльное население видит, как под прикрытием высоких белых лозунгов тысячи грязных рук и тысячи жадных рыл тянутся к верхам власти, в звериной похоти к ней добраться и нажраться всласть. Кому охота поддерживать это жадное стадо и доставать ему жирную кормежку? Одни только идеалисты офицеры, сами босые и голодные на это способны»[2706].

Придя к выводу, что состоятельная буржуазия и спекулянты делают состояния и наживаются на крови, и страданиях гражданской войны, и «что нет никакой надежды, что богатые буржуи раскачаются и откроют свои туго затянутые жадностью и узкомыслием кошели», Будберг сделал предложение «о принудительном обложении богатых классов и крупных доходов большим прогрессивным налогом в пользу инвалидов и семей убитых и умерших на службе государству, и на устройство инвалидных домов, ферм, учебных заведений для сирот и пр… Печально идти по этой части по стопам комиссаров, но нет иных способов расшевелить нашу богатую буржуазию…»[2707].

Колчаковское правительство, пошло по стопам большевиков еще дальше: в целях мобилизации экономики «правительство, — отмечал главноуправляющий делами Верховного правителя и Совета министров Г. Гинс, — не торопилось проводить денационализацию заводов, мало того правительственному главноуполномоченному были предоставлены «широкие права вмешательства в экономическую жизнь округов вплоть до закрытия одних заводов и принудительного расширения других…, действительное положение было далеко от начала свободы. Затруднительное положение отдельных заводов и округов вызвало необходимость в объединенном планомерном руководстве… Единый общий план хозяйства помог бы преодолеть немало отдельных затруднений»[2708].

Однако на пути мобилизации промышленности, перед колчаковским правительством встали непреодолимые трудности. Одной из них Г. Гинс считал: «недостаток честности в исполнении, оказание преимуществ за взятки… Как этот проклятый порок вывести из житейского обихода — остается вопросом»[2709]. «Газеты переполнены… печальной хроникой железнодорожного взяточничества. Привезти груз из Владивостока в Западную Сибирь становилось труднее, чем попасть в рай сквозь ряд чистилищ. Взятки в месте погрузки, в местах остановки…, у таможни…, в каждом центре генерал-губернаторства…»[2710]. «Взяточничество, этот бич, это позорное пятно на все русском быту — как бороться с ним?» — восклицал Гинс[2711].

Другая непреодолимая трудность крылась в сопротивлении мобилизационным мерам промышленной буржуазии. Показательным в этой связи был следующий пример: «Расходы (колчаковского) правительства только на армию составляли 6–7 млн. в день. Все земства, города и важнейшие предприятия — каменноугольные, золотопромышленные, металлургические и др. требовали миллионных ссуд, иначе они не могли стать на ноги… Решено было развить продажу казенного вина, ввести сахарную монополию»[2712]. Против госмонополии выступил съезд винокуренных заводчиков Урала и Сибири, решивших основать синдикат и взять винную торговлю в свои руки, частный капитал поддержал архиепископ Омский[2713].

Но основную непреодолимую трудность создало само Экономическое Совещание, которое «убедило адмирала, что свобода торговли — единственное средство обеспечить снабжение армии и населения»[2714]. В результате спустя всего полгода в апреле 1919 г. рабочие потребовали «Прибавок для удовлетворения спекулянтов, или хлеба»[2715]. ««Безудержная спекуляция разлагает тыл!» Так говорили кругом весной 1919 г. жалуясь на непомерное взвинчивание цен, на исчезновение с рынка товаров, на злоупотребления при перевозке (подкупы, ложные наименования грузов и пр.)»[2716].

На защиту спекуляции грудью встала либеральная общественность: «В юридическом обществе в Омске ученый экономист докладывал, что те, кто вопит о спекуляции, — невежды, потому что спекуляция — это «торговля». Министр продовольствия писал… начальнику штаба Верховного Главнокомандующего Лебедеву, что «борьба со спекуляцией» в том виде, как ее осуществляют военные власти, — зло, и что нужна борьба против «борьбы со спекуляцией». Но убедить общество, что спекуляция безвредна и что без нее немыслима торговля, не удавалось, и чем больше защищали спекулянтов авторитетные люди науки и опыта, тем яростнее на нее нападали обыватели и «военные»… Но обыватель чувствительнее научного и бюрократического аппарата… Гражданская власть не умела проявить инициативы в этом деле, и борьбу со спекуляцией начала… ставка Верховного Главнокомандующего. Были приняты чисто военные меры… Торговопромышленики подали по этому поводу жалобу», угрожая полным «прекращением деятельности»[2717].

Потерпела провал и попытка колчаковского правительства привлечь к сотрудничеству рабочих, по отношению к которым правительство издало два закона о биржах труда и больничных кассах (страховании на случай болезни). Однако оценивая их эффект, начальник Уральского края Постников указывал, что: «министерством труда проведен закон о больничных кассах, неприменимый в жизни…»[2718]. Мало того вместе с изданием законов, «циркуляр министра труда от 31 декабря 1918 г. требовал закончить расчеты больничных касс с предпринимателями за все истекшее до издания закона время…, — тем самым, признавал Гинс, — циркуляр министра разорял кассы»[2719]. Ситуация еще более ухудшилась в марте 1919 г., когда было введено военное положение, и военные власти уже не церемонились с инспекторами труда, обращаясь с ними, как с «товарищами»[2720]. Министр труда подал в отставку в виду своего бессилия что-либо сделать[2721].

Колчаковское правительство так и не смогло осуществить мобилизацию экономики. «Симптомы болезненного состояния экономического оборота достаточно ясно выявились во всех этих делах» — признавал Г. Гинс[2722]. В мае «стали обнаруживаться крупные дефекты» «в деле снабжения и продовольствия армии… Только союзники и золото могут спасти положение» — начинал паниковать главноуправляющий делами Верховного правителя и Совета министров[2723].

В финансовой сфере главный, «единственный вопрос внутренней жизни, которого никак нельзя было обойти, — подчеркивал Г. Гинс, — был вопрос денежный»[2724]. Адмирал был не оригинален в его решении, приказав пустить в ход печатный станок и добавил «крепкое слово по адресу торгово-промышленников и биржевых комитетов, от которых пользы — как от козла молока»[2725]. «Правительству требовалось ускоренное печатание. Во всех городах ощущался денежный голод…»[2726]. Но, как признавал один из чиновников министерства финансов правительства Колчака, «утоление денежного голода немыслимо так же как утоление жажды соленой водой»[2727]. Причина заключалась в том, что вследствие галопирующей инфляции «сибирские знаки стремительно обездушивались…, теперь (конец 1919 г.) даже нищие чиновники стали получать жалование пачками…»[2728].

В распоряжении колчаковского правительства находилось 43 тыс. пудов золота и 30 тыс. пудов серебра, вывезенных их Казани. Но колчаковское правительство выпускало деньги без обеспечения, под так называемые «сибирские обязательства». Причина этого, по словам Гинса, заключалась в том, что «Щепетильное, идеалистическое правительство бережно хранило золотой запас. Адмирал Колчак, этот рыцарь общероссийской идеи, так же неуклонно берег российское достояние… Это помешало укрепить сибирский рубль. Злосчастные обязательства катились в пропасть. Экономическая жизнь расстроилась, Сибирь почувствовала кризис. Опять бестоварье, опять плохие деньги — крестьяне это