Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

в моем письме, где упоминалось о новых красочных сюжетах в его стиле, были чересчур соблазнительны, и он не устоял. Теперь я объяснил все как есть и подробно поведал ему о своих приключениях. Я вижу, что он во мне слегка сомневается, – вряд ли я могу его за это винить. Ничего, скоро он во всем убедится лично: завтра мы вместе отправляемся в Город Поющего Пламени.

13 апреля. Мне следует привести в порядок свои расстроенные чувства, собраться с мыслями и писать как можно точнее. Это будет последняя запись в моем дневнике и вообще последнее, что я напишу. Закончив, я упакую дневник и адресую его Филипу Хастейну. Пусть распорядится им, как сочтет нужным.

Сегодня я повел Эббонли в другое измерение. На него, как и на меня, произвели большое впечатление два одиноких валуна на Кратер-Ридже.

– Они выглядят как оплавленные обломки колонн, установленных богами, что явились в мир прежде людей, – заметил он. – Пожалуй, я начинаю вам верить.

Я велел ему идти первым и указал, куда следует наступить. Он повиновался без колебаний, и я имел уникальную возможность наблюдать, как человек мгновенно тает, обращаясь в ничто. Только что он был – а в следующий миг я видел лишь голую землю да лиственницы поодаль, вид на которые раньше заслоняла его фигура. Я шагнул следом и обнаружил, что он стоит в фиолетовых травах, утратив дар речи от восторга.

– Все это, – промолвил он наконец, – одна из тех вещей, коих существование я до сих пор лишь подозревал, но был не в силах намекнуть на них даже в работах, исполненных самого буйного воображения.

Меж рядов стоячих камней спускаясь на равнину, мы почти не разговаривали. Вдали, над кронами высоких, величественных деревьев с их пышной листвой, золотисто-бурые испарения слегка расступились, и перед нами открылись бледные дали бескрайнего горизонта; а над горизонтом, во глубине янтарных небес, громоздились ряды и ряды сияющих шаров и пляшущие огненные точки. Как будто отдернулся занавес иной вселенной.

Мы пересекли равнину и в конце концов достигли того места, куда доносилось пение сирен. Я предупредил Эббонли, чтобы он заткнул уши ватой, но он отказался.

– Нет, не хочу притупить никакие новые ощущения, которые могу испытать, – пояснил он.

Мы вошли в город. Рассматривая все эти огромные здания и местных обитателей, спутник мой пребывал в подлинном артистическом экстазе. Я видел, что и музыка тоже овладела им: вскоре взгляд у него мечтательно остекленел, точно у курильщика опиума. Поначалу он то и дело отпускал замечания насчет здешней архитектуры и разнообразных существ, что проходили мимо, и привлекал мое внимание к деталям, которых я не заметил прежде. Однако по мере того, как мы подходили все ближе к храму пламени, это исследовательское любопытство угасало и все более и более сменялось экстатической погруженностью в себя. Замечания Эббонли делались все реже и отрывистей; он, казалось, даже не слышал моих вопросов. Было очевидно, что мелодия полностью одурманила и околдовала его.

Как и в прошлый мой визит, множество пилигримов тянулись в сторону святилища – и немногие оттуда возвращались. Большинство принадлежало к эволюционным типам, которые я уже видел раньше. Среди тех, что оказались новыми для меня, могу припомнить одно великолепное создание с лазорево-золотистыми крыльями, как у гигантского чешуекрылого, и переливчатыми, похожими на самоцветы глазами, будто нарочно выдуманными, дабы созерцать чудеса какого-нибудь эдемского мира.

Меня тоже, как и прежде, музыка поработила и околдовала, мало-помалу коварно извращая мысли и чувства, как будто влияла на мозг подобно тонкому алкалоиду. Поскольку я принял те же меры предосторожности, что и в прошлый раз, на меня она действовала не так сильно, как на Эббонли; однако же и этого оказалось довольно, чтобы я забыл о многом – в числе прочего, о том, как не по себе мне сделалось, когда мой спутник отказался воспользоваться тем же средством защиты, что и я. Об опасности, что грозила ему или мне самому, я более не думал – все это казалось чем-то далеким и несущественным.

Улицы тянулись, точно безвыходный лабиринт в ночном кошмаре. Но музыка надежно указывала путь; а кроме того, вместе с нами шли и другие пилигримы. Точно подхваченные могучим потоком, мы продвигались к цели своего пути.

Когда мы прошли через зал с гигантскими колоннами и приблизились к огненному фонтану, в мозгу у меня ненадолго вновь вспыхнуло ощущение опасности, и я еще раз попытался было предостеречь Эббонли. Однако все мои возражения и уговоры оказались тщетны: он был глух как машина и не желал внимать ничему, кроме смертоносной музыки. Его лицо, его движения стали как у сомнамбулы. И даже когда я схватил его и встряхнул что было сил, он словно ничего не заметил.

Толпа паломников была больше, чем в мой первый визит. Когда мы вошли, столп чистого, ослепительно-белого пламени вздымался выше и выше и пел во всесожигающем жаре и экстазе звезды, одиноко летящей в космическом пространстве. Вновь неизъяснимые звуки твердили мне о том, сколь упоительно погибнуть, подобно мотыльку, в огненном стремлении ввысь, о ликовании и триумфе мгновенного соединения с его стихийной сутью.

Пламя достигло наивысшей точки; и даже для меня его гипнотическое притяжение сделалось почти неодолимым. Многие из тех, кто был с нами, поддались зову – и первым уничтожило себя то существо, походившее на огромную бабочку. И еще четверо, принадлежавшие разным ветвям эволюции, последовали за ним с пугающей стремительностью.

Отчасти и сам подчинясь этой мелодии, в собственном усилии устоять перед смертельными чарами, я почти позабыл о присутствии Эббонли. И поздно уже было даже подумать о том, чтобы его остановить, когда он помчался вперед большими прыжками, торжественными и лихорадочными, будто начало некоего иератического танца, и головой вперед ринулся в пламя. Пламя охватило его, на миг полыхнуло белизной ослепительней прежнего – и все.

Медленно-медленно, точно нужные центры у меня в мозгу были отморожены, ужас пробрался, проник в мое сознание и помог развеять опасный месмеризм. Многие иные последовали примеру Эббонли – я же повернулся и бросился прочь из святилища и из города. Однако почему-то, чем дальше я уходил, тем слабее становился мой ужас; я обнаружил, что мало-помалу начинаю завидовать судьбе моего товарища и гадать, что за ощущения испытал он в тот миг, растворяясь в пламени…

И вот теперь я пишу это – и гадаю, для чего я вернулся назад, в мир людей. Ведь слова бессильны выразить то, что я узрел и пережил, ту перемену, что произошла во мне под воздействием неисчислимых