Утверждение правды - Надежда Попова

– Всё, – произнес Йегер тихо и сдержанно, бросив мимолетный взгляд в узкое окно на плохо видимое отсюда небо, и снова опустил глаза, по-прежнему не глядя ни на кого вокруг. – Я готов.

– Держать придется? – спросил Курт так же негромко, и тот качнул головой, опустившись на колено и упершись рукой в пол:

– Нет. Не придется.

Курт молча кивнул, подступив к осужденному. На несколько мгновений он застыл, глядя на свою руку с кинжалом в ней, а потом медленно снял перчатки, заткнув их за ремень и теперь чувствуя потеплевшую ребристую рукоять кожей ладони.

Это было девять лет назад – сам он вот так же стоял на колене, так же упершись рукой в каменный пол, чтобы не упасть; тогда все было так же – но иначе. И предощущение боли от прикосновения раскаленного металла к коже плеча мнилось тогда хуже нее самой; но и сама та боль в тот же миг оказалась чем-то неважным, незначащим, ибо с того мгновения на плече бывшего курсанта появилась вожделенная Печать, вознесшая его в ранг Служителя. Это не забылось, это осталось в памяти навсегда – и все, что происходило в тот день, и все то, что было в мыслях и чувствах, и даже помнилось дословно все слышанное сквозь шум крови в ушах и муть в рассудке, затуманившемся от пронзительной, ледяной боли. «Adiuvantes autem et exhortamur ne in vacuum gratiam Dei recipiatis. Ait enim tempore accepto exaudivi te et in die salutis adiuvavi te ecce nunc tempus acceptabile ecce nunc dies salutis. Nemini dantes ullam offensionem ut non vituperetur ministerium, sed in omnibus exhibeamus nosmet ipsos sicut Dei ministros, in multa patientia, in tribulationibus, in necessitatibus, in angustiis, in plagis, in carceribus, in seditionibus, in laboribus, in vigiliis, in ieiuniis, in castitate, in scientia, in longanimitate, in suavitate, in Spiritu Sancto, in caritate non ficta, in verbo veritatis, in virtute Dei per arma iustitiae a dextris et sinistris, per gloriam et ignobilitatem, per infamiam et bonam famam ut seductores, et veraces sicut qui ignoti, et cogniti, quasi morientes et ecce vivimus ut castigati, et non mortificati, quasi tristes semper autem gaudentes, sicut egentes multos autem locupletantes, tamquam nihil habentes et omnia possidentes…[101]»

«Ut seductores, et veraces…[102]»

Тогда это казалось незыблемым. И тот человек, что ждал сейчас своей участи, тоже считал эту истину непреложной еще за минуту, за миг до того, как принять решение, приведшее его к такому концу. Каждый, каждый, чувствуя, как горит Печать на плече, еле складывая звуки заплетающимся от боли языком, отвечал на произнесенные наставником слова искренне и горячо: «Gratias ago ei qui me confortavit Christo Iesu Domino nostro, quia fidelem me existimavit ponens in ministerio, qui prius fui blasphemus et persecutor, et contumeliosus sed misericordiam consecutus sum quia ignorans feci in incredulitate»[103].

Разве кто-то сомневался в ту минуту в произносимом и слышанном, в себе самом, в своей новой жизни?.. У кого-то не заходилось сердце при завершавших церемонию словах «Поднимись, брат, и неси свою ношу достойно»?..

И разве кому-то приходило тогда в голову, что все может кончиться так…

– De fructu oris sui unusquisque replebitur bonis, – тихо проговорил Курт, увидев, как лишь теперь едва заметно вздрогнул приговоренный изменник, – et iuxta opera manuum suarum retribuetur ei. Ecce parturit iniquitatem et concepto dolore peperit mendacium, lacum aperuit et effodit eum et incidet in interitum quem operatus est, revertetur dolor suus in caput eius, et super verticem eius iniquitas sua descendet[104].

С последним словом в маленькой комнатушке воцарилась тишина – мертвая, склепная, и в этой тишине было слышно, как задержал дыхание приговоренный.

– Hoc est iudicium tuum quod ipse decrevisti[105], – договорил Курт во всеобщем безмолвии и шагнул вперед, встав у Йегера за спиною.

Он сжал ладонью плечо осужденного, придержав, и распрямившаяся спина впервые вздрогнула, однако зондер остался стоять, как был, не двинувшись ни на йоту и не попытавшись отшатнуться, когда кинжал взрезал кожу. Острие прочертило круг, опоясав Печать ярко-красной линией, на держащую плечо руку потекла кровь, тотчас сделав пальцы скользкими и липкими, и спина под ладонью напряглась, точно каменная. Когда острие повернулось, срезая кожу пластом, Йегер с шипением втянул в себя воздух, вцепившись зубами в свободную руку, с каждым движением лезвия все ниже опуская голову, но по-прежнему не делая попыток уклониться от клинка, и лишь болезненное шипение перешло сначала в стон, а потом в сдавленное, глухое рычание.

Управляться с длинным рыцарским кинжалом было несподручно – это оружие создавали не для того, чтобы срезать лоскуты кожи с человеческого тела; спеша сделать это как можно скорей, Курт чувствовал, как окаменелую спину под его ладонью начинает колотить мелкая лихорадочная дрожь, совладать с которой не могли уже никакие сила воли и выдержка, но по-прежнему не было ни единой попытки уклониться от терзающего тело клинка…

Он отступил назад, глядя на зияющую в плече Йегера рану – там, где когда-то была Печать, сейчас алело истекающее кровью пятно голой плоти, и на пол с руки майстера инквизитора падали вязкие, густые капли…

– Свершилось, – произнес Курт тихо; в горле собрался противный колючий ком, и он помедлил, прежде чем договорить: – Ты отрекся от своего служения и своего братства. Теперь братство отрекается от тебя. Больше ты не один из нас.

В груди Йегера что-то заклокотало, рука, которой он упирался в пол, скользнула в сторону, и бывший зондер осел на колени, обессиленно склонившись и опустив голову так, что не стало видно его белого, как мел, лица. В по-прежнему мертвой тишине было слышно лишь его дыхание – надсаженное, хриплое от загнанного внутрь крика…

– Sit tibi Deus misericors[106], – выговорил Курт, снова подступив к осужденному, и тот с усилием, рывком, распрямился, закусив губы и глядя прямо перед собой…

– Ну-ка, стойте!

От этого резкого, пронзительно острого выкрика вздрогнули все, так же разом обернувшись к наследнику. Фридрих был столь же бледен, как и бывший зондер на каменном полу, сжатые в кулаки руки чуть подрагивали, и казалось, он вот-вот лишится сознания…

– То, что вы сейчас сказали, майстер Гессе, – вымолвил принц, с явным усилием принуждая себя говорить выдержанно и ровно, – что это значит? Значат ли ваши слова, что больше этот человек не служитель Конгрегации, не ее часть?

– Это значит именно то, что я и сказал, – подтвердил Курт, видя, как фон Редер за плечом наследника напрягся, словно пес перед атакой. – Конгрегация отрекается от предателя, и больше он не принадлежит к ней.

– В таком случае, – по-прежнему с трудом произнося каждый звук, кивнул Фридрих, – он теперь является обычным человеком – таким же, как тысячи других, живущих в Империи. И теперь – в моей власти решать, понесет ли он наказание за совершенное им преступление или получит прощение от того, на кого поднял руку. Я как лицо пострадавшее снимаю с него все обвинения. Считаю, что он уже покаран сполна.

Йегер приподнял голову, глядя на наследника с удивлением и тоской, и, снова потупившись, тяжело, сквозь зубы, вытолкнул: