Плач Агриопы - Алексей Филиппов

- Здравствуй, Митроша.

Блаженный вздрогнул: и от благости, исходившей от дамы, и от того, что с ним заговорили ласково, и ещё от того, что незнакомка назвала его по имени, какого он и сам почти не помнил.

- Что же ты не отвечаешь, — продолжила дама. — Разве не тебя кличут Митрофаном?

- Меня, пресветлая, — сорвалось с языка дурачка.

- Что ж ты меня так величаешь, — засмеялась чёрная, — словно колокольцы прозвенели, — не по чину? Я немногим далее тебя ушла. Мы — почти сродники с тобой. Ты, да я.

- Прости, госпожа, не признал тебя, — осторожно, будто боясь быть битым, выговорил Митрошка. Какой уж я тебе сродник. Ты вон какая — аж светишься. А я — грязней пса приблудного.

- А разве не чуешь ты: смердит от меня? — вдруг пропела дама. — Смердит, как от падали? Или нюх тебе отшибло, будто тому псу?

- Э, госпожа, мне ли морду воротить? — Митрошка осклабился по-дурному. — На мне столько своей грязи, что до чужой — и дела нет. В скверне барахтаюсь. По скверне ступаю. Скверну в брюхо кладу.

- Вот то-то и оно, Митроша, — наставительно проговорила чёрная. — Тем ты мне и мил, что сердцем правду чуешь, а не глазами ищешь и не на язык пробуешь. Потому и зову тебя мне послужить. И не даром, Митроша, не даром — награду получишь, какой и не ждал.

- Послужить тебе? — в голове дурачка что-то сломалось, загорелось пожаром от изумления. — Я же убогий, пресветлая. Никакому делу не обучен. Чем тебе послужу?

- А вот, — дама протянула Митрошке платок: красный, гладкий, как будто в крови выкупанный. — Отнеси мой подарок за реку, к Большому суконному двору, — да и положи на пороге. А потом возвращайся. Завтра, если сделаешь всё, как велено, — награду получишь. В этот же час. Здесь, у Варварских ворот.

Сказала — и как побежит. Быстро, быстро ушла, не дождавшись Митрошкиного ответа. А Митрошка ослушаться не посмел. Хоть и было ещё время до темноты — посидеть, милостыню повыспрашивать, — отправился за реку. И платок берёг, пока не сделал, как пресветлая велела. А потом такая радость его обуяла, такая благость наполнила, что скалился он беззубо всё время, пока возвращался назад, и оглядывались на него все, кому не лень — кто жалел дурачка, а кто — хулил.

На следующий день Митрошке не терпелось пораньше занять своё место у Варварских ворот. И чёрная дама с белыми руками — не подвела, не обманула: явилась в срок, как обещала. Лицо её по-прежнему было скрыто от глаз дурачка капюшоном, но и тот по-прежнему полагал, что лицо это — полнится светом.

- Что, Митроша, слышно ли чего нового по Москве? — спросила дама.

- На Большом суконном, брешут, мор начался, — ответил юродивый.

- Отчего же: «брешут?» Может, и впрямь — мор пришёл? — ласково проговорила черница.

- Да откуда мор-то? — усомнился Митрошка. — То не было, а то вдруг — на. Так разве бывает? Разве Господь-то такое попустит?

- А Содом с Гоморрой разве не Божья длань покарала? — голос дамы вдруг загрубел, наполнился силой.

- Твоя правда, пресветлая, — всхлипнул Митрошка. — И единого праведника не нашлось в тех градах, — потому исчезли они без следа и памяти.

- И нынче так будет, — сурово и тяжело объявила черница. — Так для правды надобно.

- И мне, значит, помирать? — без грусти спросил дурачок; слова чудесной дамы он принял на веру в тот же миг, как услыхал.

- Ты не праведник, Митроша, — дама опять заворковала, будто горлица. — Но и помирать — подожди, пока мне не послужишь. Подними-ка голову, дам тебе награду, что давеча обещала.

И приложила чёрная свою тонкую, лёгкую ладонь ко лбу юродивого.

Словно огонь разлился у того по жилам. Словно ведро водки залили в глотку, а закусить — ни огурчишки ни дали.

И Митрошка вдруг узнал, кто он сам и откуда взялся; отчего одни потешаются над ним, а другие — жалеют; и ещё много разного: сколько звёзд на небе, сколько народу в Москве, сколько длится день и сколько воска в одной церковной свече.

- Что, Митроша, знаешь ли теперь, кто я такая и как мне послужить? — дама сняла колпак. На юродивого, сравнявшегося мудростью с канцеляристом, а то и архиереем, смотрела смерть. Она была прекрасна — стоило поумнеть, чтобы это понять. — Ты понесёшь мои знаки на челе, руках и груди, — сказала дама. — И не станешь страдать от ноши сам. Но передай её другим. Сгони их в стадо, как пастух сгоняет овец. Они станут толкаться — и переймут друг у друга ношу; они захотят плакать, или стенать в голос, или молиться, или ругать Господа, — и переймут ношу — каждый у каждого. Отныне ты — мой чёрный поводырь. Веди меня в мир, как водят слепцов. Я стану жить в тебе, пока ты жив. Согласен ли ты на это?

И Митрошка, ощущая, как вызревают на теле петехи и бубоны, как расползаются по коже чёрные жуткие пятна, благодаря госпожу чуму за избавление от худшего зла — юродства, — вымолвил:

- Согласен служить тебе, пока живы душа моя и живот мой.

И началась служба.

В день пятнадцатого сентября — теперь Митрошка отделял день ото дня и знал имена каждого — у Варварских ворот было не протолкнуться. По Москве вовсю ходил мор. Болтали, что в Преображенской и Семёновской слободах мертвецов хоронят тыщами, без отпевания. Митрошка поддакивал: так и есть, мрут людишки. Уж он-то знал наверняка: сам погулял в слободках, сам бросался под ноги всякому встречному, заслуживая пинки. А пинка и довольно, чтобы дар черницы достался хозяину сапога. Не только простые хворали — и благородные тож. А как человечишко занеможет — тут и слух у него открывается. Даже тот, кто до хвори только рот разевать был горазд — командирствовать, управительствовать, — тут слышать малых начал. Так и Митрошку услыхали: что, мол, испаскудились людишки — святые образа не чтут, — вот за то Господь и выслал наказание. Сидел Митрошка у Варварских, всем своё внушал. Да ещё милостыню собирал — не простую: на всемирную покаянную восковую свечу — стопудовую, чтоб до маковки колокольни.

И потёк люд к чудотворной иконе — просить оставления грехов у Божьей Матери. Митрошка и тут постарался: пустил слух, что лишь она одна — избавление от скверны. И как-то так просто это у него вышло: убедить, уговорить. Как будто не брезговали его, а за божьего пророка почитали: сказал: «идите к Боголюбской Московской», — и потекли ручьями и реками.

Кого только не было у Варварских ворот: дворовые и работные толкались и пёрли на рожон, подьячие отирались — ото всех коллегий, и тощие канцеляристы что-то гундели, пихаясь острыми локтями. А удивительней всего: купчины подвалили — матёрые, пузатые, — и отставники инвалидного батальона — прямиком с Кремлёвского караула, — и даже господа-офицеры: из тех, что несли охрану у модельного дома и Экспедиции.