Татуиро (Serpentes) - Елена Блонди

Всё хорошо, думал вождь, поднимая свободную руку для приветствия. Всё, как надо. Айна светит жарко, высушивая глину, и людям весело. И дань для Владык нежданно случилась сама, ничего не понадобилось делать. Он поискал глазами сутулую фигуру Акута, не увидел и решил, что тот вернулся в хижину молиться у домашнего алтаря за свою странную жену. Он успеет разобраться с мастером. Пусть идёт праздник. И сердце вождя грела мысль, что после столького времени он всё-таки сумел причинить мастеру горе. А значит, те решения, что принял когда-то, будучи молодым и глупым, были верными, созрели и принесли плоды, требовалось только терпение.

Ну что же, думал вождь, все уроки должны быть познаны, он ведь не перестал быть охотником, воином, хоть и носит на груди сплетённый из перьев и бусин знак отца племени. А настоящий охотник знает: жизнь любит менять облик, принося новые знания. В это раз знание касалось времени от начала решения до созревания его плодов. А он-то не спал, думал и даже почти пожалел о том, что когда-то выстроил свою жизнь именно так. Но вот он сидит выше всех, принимает хвалы и благодарности, обок теснятся на цветных циновках красивые жёны, и Ладда-Ха время от времени хватает нежной рукой его пальцы, обдавая их горячим дыханием. И в нём еще много сил для того, чтобы насладиться всем этим.

— Вождь! — крик прорезал праздничный шум, и слова песни, нестройно вспорхнув, смолкли. Люди зашумели, искали глазами, поворачиваясь. Не в такт забил барабан и затих.

— Ты! Старая обезьяна, жрущая наши сердца! Я пришёл к тебе…

Танцующие рассыпались в стороны, освобождая середину площади, где трава была вмята их пятками во влажную глину. И там, напротив лестницы, поднимающейся к месту Мененеса, стоял Меру, покачиваясь. Держал в руке охотничье копьё с каменным наконечником. Он был почти раздет, только по поясу затянутая кожаным ремнем набедренная повязка, старая, в которой сотни раз ходил на охоту. А лица не разглядеть за жирными мазками чёрной грязи и белой краски. Среди полос открылся рот, и снова оттуда вылетели громкие злые слова:

— Ты отдаёшь наших женщин и детей тем, кто приходит из леса! Чтобы сладко есть и спать с самыми красивыми. Я пришёл наказать тебя!

Мененес убрал руки с подлокотников и медленно встал, поправляя пышно драпированный подол праздничного плаща. В тишине ахнула женщина и заплакал ребёнок. Вождь поднимался, стараясь замедлить время, чтобы принять верное решение, чьи последствия не имеют права созревать долго. Надо сказать сразу и точно. И когда он уже открыл рот, чтобы обрушить на Меру камни язвительных слов о его слабости и пьяном безумии, а потом приказать воинам скрутить смутьяна, мозг его чиркнуло опасение, короткое и резкое. И тут же превратилось в близкое будущее, которое наступит сейчас, ещё до того, как Мененес успеет сказать хоть слово.

И оно наступило…

В руке Меру тускло блеснул полумесяц ножа, выточенного из морской раковины. Метнулся к его груди, и одновременно с кровью, отмечающей линию шрама от горла до живота, грянули слова:

— Я, Меройно-Меру-Маурет, главный охотник племени леса, достав свою кровь, нарекаю тебя, Мененес, моим врагом!

Меру отбросил копьё и, на лету поворачиваясь и отсвечивая красным, полумесяц ножа-раковины воткнулся в глину у чьих-то босых ног.

Ахнув, застыла над площадью тишина, и Мененес тоже замер, остановив слова, что не успели сказаться. А теперь и ни к чему говорить ни их, ни любые другие. Неровная полоса крови по груди Меру зачеркнула любой ход событий, кроме одного, назначенного от времени до времени и через время. На памяти вождя никто в племени не нарекал врагом соперника, сказав слова крови. Только дед его рассказывал, что знал о таком, было это давно, за рекой, когда сам ещё бегал мальчишкой.

Тихий ропот прошёл по толпе вскочивших мужчин и женщин и смолк, оставив лишь потрескивание огня и пение птиц в кронах деревьев. Всё, что должно случиться теперь, было размерено и выучено наизусть ещё в детстве. И все ждали только, когда вождь спустится принять вызов охотника.

Мененес повёл плечами, скидывая узорчатый плащ. Развязал пояс праздничной длинной тайки. Махнул рукой и ждал, когда всхлипывающая Ладда-Ха принесёт и подаст ему старую повязку с истёртым кожаным ремнем. Последний раз он надевал её на охоту перед большими дождями. Мелькнувшее воспоминание заставило заныть больную спину, и Мененес, затягивая на животе ремень, пнул боль, отгоняя её в лес, стараясь не думать, что главный охотник моложе его на две руки лет. Сбросил с запястий расстёгнутые браслеты, и они зазвенели, стукаясь о деревянный настил. Выставил вперед толстую ногу и дождался, когда женские руки освободят щиколотки от ножных украшений из перьев. Насмешливо и грозно смотрел на Меру, а сам хотел только склониться, чтоб видеть, чьи руки касаются его щиколотки. Положить ладонь на гладкую голову Ладда-Хи, а потом уж… Но не мужское дело оглядываться на женщин, и, не опуская головы, сошёл по ступеням, тяжело и прочно ставя широкие ступни, как ходит по лесной подстилке старый слон с обагрёнными кровью бивнями.

Шёл по пустому пространству, а люди, держа в руках надкусанные ломти и недопитые чаши, отступали подальше и спотыкались, подталкиваемые теми, кто напирал сзади. В полной тишине.

Никто не видел, как за деревьями, вокруг стволов и на толстых ветвях, в зарослях высокой травы и в узких канавах, где ещё блестела вода, появились змеи, с напряжённо вытянутыми шеями, увенчанными плоскими головами. Зрачки их пульсировали, и мелькали в полуоткрытых розовых пастях чёрные плетки языков. Еле слышное «аа-шшши» вплелось в птичий гомон и осталось звучать, не замеченное людьми, занятыми людскими заботами. Владыки собирали силу, волнами бьющую с площади. Чистый гнев и яростная в беспомощности любовь. Холодная злость и злая насмешка, смешанная с удовольствием от сознания собственной силы. Жадный интерес и страх за своё. Сострадание, печаль и жалость. Беспокойство за детёнышей и снова жадность — смотреть до конца, испугаться того, что случится скоро…

Длинные тела подергивались и плавно струились, свивались кольцами и вытягивались вдоль веток, свешивая узкие хвосты. И все плоские головы были обращены к центру событий.

— Ааа-Шши…

Мененес встал напротив Меру, оглядывая его. Главный охотник был силен, стройнее, гибок в поясе, а плечи его так же широки, как у вождя, и ноги твёрдо стояли на земле. Но вождь был крупнее, стать его походила на стать старого боевого слона, — и порадовался тому, что, несмотря на сладкую жизнь и больную спину, он не часто пропускал охоту, и мышцы на спине и плечах бугрились, как только рука сжималась в кулак.