Толковая Библия. Ветхий Завет и Новый Завет - Александр Лопухин

Так закончилась эта великая беседа на горе Елеонской. Солнце уже село, и Он встал и пошел с своими апостолами по дороге в Вифанию. Это уже в последний раз Он шел по этой дороге на земле, и после испытаний, утомления, возвышенной проповеди и страшных волнений этого богатого происшествиями дня, как восхитительно приятными должны были казаться Ему эти часы тихих сумерек и вечернего покоя; как освежительны были мир и любовь, окружавшие Его в этом тихом селении и благословенном доме! Нелишне заметить, что Иисус Христос вообще не любил городов и едва ли когда-нибудь проводил ночь в их пределах. Их стадное нечестие, их неугомонная общественность, их лихорадочная суетливость, их шумное однообразие и бесцветность – все это отталкивало и возмущало нежную, чистую душу Христа. Восточный город всегда грязен; нечистоты выбрасываются на улицы; мостовых нет; бродячие собаки – единственные подбиратели нечистот; животные и люди смешанно толкутся на тесных улицах и проходах. Поэтому, хотя по долгу своего служения Спаситель должен был часто посещать Иерусалим и проповедовать огромным толпам народа, собиравшегося на годовые праздники со всех областей и стран света, но при всяком удобном случае Он удалялся за городские ворота – частью для безопасности, частью по бедности, частью потому, что любил этот благословенный дом в Вифании, а частью также и потому, что Он чувствовал больше мира и радости в душе, когда ступал по траве, растущей на горах, чем по жестким камням города, и высшим блаженством для Него было общение с Отцом Небесным под тенью масличных дерев, где, вдали от людского шума и возмутительных зрелищ, Он мирно мог наслаждаться чудной красой заходящего солнца и здоровой свежестью вечерней росы.

XXVII

Определение синедриона о взятии Христа хитростью; предательство Иуды. Умовение ног, Тайная вечеря и прощальная беседа с учениками. Молитва Иисуса Христа в саду Гефсиманском и взятие его воинами

Когда праведники спали, нечестивые злой совет замышляли. В ночь на великую среду члены синедриона собрались в доме первосвященника Каиафы на совещание и горячо обсуждали вопрос, что же им делать с опасным для них Галилеянином. Все планы схватить Его в храме, возбудить против Него ярость народа или подозрительность римского правительства оказывались тщетными и расстраивались сами собой – как вследствие опасения преданного Ему народа, так и вследствие Его собственной мудрости, разрушавшей все их самые коварные замыслы. Вероятно, поднимались голоса и за предоставление Ему свободы действия, пока не обнаружится сама собой сущность Его дела и учения. Но противная партия восторжествовала; на совете положено было убить Его – если не открыто, то хитрым насилием и коварством. Но как достигнуть этого? Когда они рассуждали об этом, им доложено было о том, что один из ближайших учеников и последователей Иисуса Назарянина желает сделать им важное сообщение.

В палату злого совета введен был рыжий, по преданию, иудей, который в своих лукаво сверкающих глазах обнаруживал преступное беспокойство и алчность. Это был Иуда Искариот, единственный в апостольском лике иудей в собственном смысле этого слова, человек из Кариота, городка в области Иудее. Он представляет собой единственную в Св. Писании личность, обреченную Самим Господом на погибель. И к этому он пришел по своей преступной любви к миру. Он был самый яркий представитель тех ложных учеников, которые присоединялись к Христу в ожидании земного царства. Но когда Спаситель неоднократно объявлял о предстоящих Ему страданиях и смерти, то он увидел, что ожидания его не оправдались; вместо царского престола ему предстояли всевозможные лишения и гонения. Тогда он решился просто предать своего Учителя Его врагам, надеясь, что хоть этим он заработает несколько и вознаградит себя за обманутое ожидание. Алчность была его второй природой. Он уже давно стал удовлетворять ее из общинной кассы апостолов, вверенной ими его попечению, и страсть эта овладела им теперь уже настолько, что он в выражении ее не сдерживался перед учениками, которые явно видели, что он «вор». Когда он на вечери в доме Симона (Лазаря) получил за свое лукавое замечание о благородном подвиге Марии укор от Спасителя, то это окончательно озлобило его, сатана вошел в него, и он решился сделаться предателем. И вот теперь в глухую ночь он прокрался в Иерусалим и предстал перед синедрионом. Высоким злоумышленникам только того и надо было, и когда Иуда спросил с них за услугу большую для себя, но ничтожную для них сумму в тридцать сребреников, то сделка была готова, условие заключено, и синедрион разошелся с сознанием успеха в задуманном деле, а Иуда, призывая на помощь все силы ада, стал обдумывать, как ему достигнуть своей цели.

Прошла среда, которую Спаситель провел в уединении, и приблизился день, «в который надлежало закалать пасхального агнца». Закон назначал для заклания пасхального агнца день 14-го Нисана, время «между вечерами» или около солнечного заката. Но касательно смысла этого выражения книжники и законники спорили и разделялись во мнениях. По одним выражение это нужно понимать в смысле промежутка между солнечным закатом и сумерками; по другим – в смысле промежутка между явным наклоном солнца к небосклону и действительным закатом. Последнее мнение, по-видимому, более правильно, и агнца, вероятно, закалали вскоре после вечернего жертвоприношения (в девятом часу), так что после всех приготовлений закланного агнца пасхальная вечеря могла совершаться в обычный час ужина и таким образом еще в пределах 14-го Нисана.

Весь этот день проходил в Иерусалиме и окрестностях чрезвычайно шумно и хлопотливо, потому что не только местные жители, но все бесчисленные богомольцы хлопотали о закупке и заклании агнца, так что в этот день иногда закалалось более двухсот тысяч агнцев. Позаботились о том же и ученики, и еще в четверг утром 13-го Нисана спросили своего Учителя, где бы Он желал есть пасху. Спаситель велел апостолам Петру и Иоанну идти в Иерусалим и, указывая для них таинственный признак, сказал им, что при входе в ворота они встретят слугу с кувшином воды, почерпнутой в одном из источников для вечернего употребления; следуя за ним, они придут в дом, хозяину которого они должны передать о намерении Учителя есть в этом доме пасху с своими учениками; и хозяин этот (по предположению некоторых, Иосиф Аримафейский) тотчас же предоставит в их полное распоряжение готовую убранную горницу, снабженную необходимыми столами и лежанками. Они нашли все, как сказал им Иисус Христос, «и видимо, в тот же день приготовили пасху». Когда Христос и остальные ученики прибыли в этот дом, то вечеря была уже готова, стол накрыт и расположен обычный триклиний с возлежаниями. Обычай есть пасху стоя был уже давно оставлен. Возлежание считалось наиболее сообразным и удобным положением, тем более что оно признавалось положением свободных людей. Каждый гость возлежал во всю свою длину, облокачиваясь на левую руку так, чтобы правая могла быть свободной. По правую сторону Иисуса Христа возлежал возлюбленный ученик, голова которого поэтому во всякое время могла склониться на грудь его Учителя и Господа. На Востоке во всяком доме серединная часть пола обыкновенно покрывается коврами или циновками, и при входе в комнату всякий снимает свои сандалии у порога, чтобы не загрязнить белых и чистых циновок пылью и нечистотой с дороги или с улицы. Все ученики так и сделали и затем стали занимать места за столом; но при этом опущен был другой приятный обычай, который немало ценился Христом. Ноги их, наверно, были покрыты пылью от хождения по знойной и каменистой дороге из Вифании в Иерусалим, и в таком случае приятно было бы освежиться для вечери омытием их после снятия сандалий. Но омывать ноги было делом рабов, и так как никто не вызвался исполнить этого доброго дела, то сам Господь Иисус, в своем бесконечном смирении и самоотречении, встал из-за стола, чтобы исполнить рабскую службу, которой никто из Его учеников не предложил сделать для Него. Он снял с Себя верхнее одеяние, взял сосуд с водой и полотенце и молча начал умывать им ноги. Смущение и стыд повергли учеников в глубокое молчание, пока Он не дошел до Петра, неудержимое волнение которого выразилось в изумленном вопросе: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Ты, Сын Божий, Царь израилев, имеющий слово вечной жизни, Ты ли будешь умывать ноги недостойного Петра?» Но Христос отвечал ему: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною». И этого замечания довольно было, чтобы пылкий ученик воскликнул: «Господи! не только ноги мои [умой], но и руки и голову». И Христос продолжал умовение, заявив при этом, что они, как омытые водой духовного учения из источника жизни, чисты; но, прибавил Он с грустью, «не все», и в этот момент святые руки Его, быть может, умывали грязные ноги предателя, только что возвратившегося с своего гнусного торга.