Молодые львы - Ирвин Шоу

— В чем дело, братцы? — спросил Кин с заднего сиденья. — Что, не туда попали?

— Не знаю, — ответил Майкл, которого теперь раздражало каждое слово Кина. Три дня тому назад Пейвон велел ему захватить с собой Кина, и все эти три дня тот не переставая ныл: то война больно медленно идет, то жена в письмах жалуется, что получаемых денег при возросших ценах не хватает на жизнь, то еще что-нибудь не так. Благодаря Кину, цены на мясо, на масло, на хлеб, на детскую обувь неизгладимо запечатлелись в памяти Майкла. «Если в девятьсот семидесятом году меня спросят, почем был фарш летом сорок четвертого года, — раздраженно подумал Майкл, — я не задумываясь отвечу: шестьдесят пять центов фунт».

Он достал карту и развернул ее на коленях. Сзади раздался щелчок: Кин снял карабин с предохранителя. «Деревенщина, — подумал Майкл, всматриваясь в карту, — безмозглый, кровожадный ковбои…»

Стеллевато ссутулился рядом, сдвинув каску на затылок, и дымил сигаретой.

— Знаешь, чего мне сейчас хочется? — сказал он. — Бутылочку вина и француженку.

Стеллевато был либо слишком молод, либо слишком храбр, либо слишком глуп для того, чтобы почувствовать опасность, которую таило в себе это хмурое осеннее утро, и обратить внимание на необычный облик города.

— Попали мы куда надо, — наконец проговорил Майкл. — Но все равно мне не нравится это место.

Четыре дня тому назад Пейвон послал его в штаб 12-й группы армий с кучей всевозможных донесений о состоянии коммунального хозяйства и продовольственном положении в десятке городов, которые они успели обследовать, а также об обличающих показаниях, данных местными жителями о некоторых должностных лицах. После этого Майклу надлежало вернуться в штаб пехотной дивизии. Но когда он вернулся, ему сказали в оперативном отделении, что Пейвон днем раньше уехал и просил передать Майклу, чтобы тот ждал его на следующее утро в этом самом городе. В десять ноль-ноль в город должны были вступить передовые подразделения оперативной группы из бронетанковых и механизированных войск, с которыми и собирался приехать сюда Пейвон.

Было уже одиннадцать, но никаких признаков того, что здесь после 1919 года побывали люди, говорящие на английском языке, не наблюдалось, если не считать маленькой указки с надписью: «Пункт водоснабжения».

— Поехали, что ли, — начал Кин. — Чего мы ждем? Мне Париж посмотреть хочется.

— Париж пока не у нас, — сказал Майкл, складывая карту и усиленно стараясь сообразить, что может означать эта пустота на улицах.

— Сегодня утром я слушал в передаче Би-би-си, — продолжал Кин, — будто немцы в Париже попросили о перемирии.

— Лично меня они не просили, — ответил Майкл, сожалея, что с ними сейчас нет Пейвона, который принял бы на себя всю ответственность. Последние три дня он наслаждался, разъезжая по праздничной Франции: сам себе хозяин, и никто им не командует. Но в это утро обстановка была явно не праздничной, и его угнетала мысль, что, если он сейчас примет опрометчивое решение, они могут не дожить до полудня.

— Черт с ним, поехали, — решил он и подтолкнул локтем Стеллевато. — Посмотрим, что делается на пункте водоснабжения.

Стеллевато завел мотор, и они, свернув в переулок, медленно поехали к виднеющемуся вдали мостику, перекинутому через небольшую речушку. Там висел еще один указатель, неподалеку стояла огромная брезентовая цистерна с насосом. Сначала Майклу показалось, что на пункте водоснабжения, как и во всем городе, нет ни души, но вскоре он заметил каску, торчащую из окопа, замаскированного ветками.

— Мы услышали, что кто-то подъезжает, — раздался голос из-под каски. Говоривший был молодой парень, бледный, с усталыми глазами, в которых Майкл заметил испуг. Показался еще один солдат и направился к джипу.

— Что здесь творится? — спросил Майкл.

— Это вы нам скажите, — ответил первый солдат.

— В десять часов здесь не проходили войска?

— Никто здесь не проходил, — ответил с легким шведским акцентом другой солдат — маленький толстячок лет сорока, уже давно не бритый. — Вчера вечером проходил штаб Четвертой бронетанковой; нас ссадили здесь, а колонна свернула на юг. С тех пор никто не проходил. На рассвете откуда-то из центра города слышалась стрельба…

— Что там произошло?

— А почему ты меня спрашиваешь, приятель? Нас здесь поставили воду качать из этой вот лужи, а не заниматься расследованиями. В лесу полно фрицев. Они стреляют в лягушатников, а лягушатники — в них. А мы ждем подкрепления…

— Поедем в центр города и посмотрим, — нетерпеливо сказал Кин.

— А ты заткнись! — грубо бросил Майкл, круто повернувшись к Кину. Тот смущенно замигал глазами за толстыми стеклами очков.

— Мы с дружком, — снова заговорил толстяк, — как раз толковали о том, не лучше ли нам вообще отсюда убраться. Кому нужно, чтобы мы сидели здесь, словно утки на пруду? Утром приходил какой-то лягушатник, он немного говорит по-английски, и сказал, будто по ту сторону города восемьсот фрицев с тремя танками. Собираются сегодня занять город…

— Ну и дела, — заметил Майкл. — Так вот почему нет флагов.

— Восемьсот фрицев! — воскликнул Стеллевато. — Давайте-ка лучше смываться…

— Как ты думаешь, здесь не опасно? — спросил Майкла молодой солдат.

— Как дома в гостиной! — злобно ответил тот. — Тут сам черт не разберется!

— Я просто спросил… — укоризненно сказал солдат.

— Что до меня, — заключил толстяк со шведским акцентом, поглядывая на улицу, — мне все это не нравится. Совсем не нравится. Никто не имеет права заставлять нас сидеть одних у этого проклятого ручья!

— Никки, — сказал Майкл, обращаясь к Стеллевато. — Разверни машину и поставь на шоссе, чтобы в случае чего сразу убраться.

— Что, струхнул? — съехидничал Кин, повернувшись к Майклу.

— Слушай, ты, генерал Паттон[92], — ответил тот, стараясь скрыть раздражение. — Когда потребуется совершить геройский подвиг, тебя вызовут. Никки, разворачивай машину!

— Хотел бы я сейчас сидеть дома, — пробормотал Стеллевато, но влез в машину и развернул ее. Потом вытащил автомат из зажимов под ветровым стеклом и сдул с него пыль.

— Так что будем делать, ребята? — спросил Кин, нетерпеливо перебирая грязными руками по карабину. Майкл неприязненно посмотрел на него. «Неужели, — подумал он, — его брат получил „Почетную медаль конгресса“ только за свою непроходимую тупость?»

— Пока будем сидеть здесь и ждать.

— Чего ждать? — настаивал Кин.

— Ждать полковника Пейвона.

— А если он не приедет? — не унимался Кин.

— Тогда примем новое решение. Везет мне сегодня! — проворчал Майкл. — Бьюсь об заклад, до вечера еще раза три придется решать…

— Я думаю, нам нужно послать Пейвона ко всем чертям, — заявил Кин, — и ехать прямо в Париж. По радио говорят…

— Я знаю, что говорят по радио, — перебил его Майкл, — и знаю, что скажешь ты. А я говорю, что мы будем сидеть и ждать!

Он отошел от Кина и уселся на траву, прислонившись к низкой каменной ограде, которая тянулась вдоль речушки. Двое солдат из бронетанковой дивизии нерешительно посмотрели на него, а затем вернулись в окоп и снова закрылись ветками. Стеллевато поставил автомат к ограде и прилег на траву вздремнуть. Он вытянулся, прикрыл руками глаза и уснул как убитый.

Кин уселся на камень, достал блокнот с карандашом и стал писать письмо жене. Он посылал ей подробные отчеты обо всем, что делал и видел, включая самые ужасные описания убитых и раненых. «Хочу, чтобы она знала, что творится на белом свете, — трезво рассуждал он. — Если она поймет, что нам приходится испытывать, может, она станет смотреть на жизнь по-другому».

Майкл смотрел поверх каски Кина, который пытался на расстоянии в три тысячи миль исправить взгляды на жизнь своей равнодушной супруги. Древние стены города и загадочные, закрытые ставнями окна, не украшенные флагами, упрямо хранили свою тайну.

Майкл закрыл глаза. Хоть бы мне кто-нибудь написал, думал он, и объяснил, что со мной происходит. За последний месяц накопилось столько противоречивых впечатлений, что казалось, потребуются целые годы, чтобы отсеять их друг от друга, разобрать по полочкам и докопаться до их подлинного смысла. Он чувствовал, что во всей этой пальбе, в захвате городов, в бомбардировках, в переходах по раскаленным пыльным дорогам летней Франции, в приветствиях толпы, в поцелуях девушек, в стрельбе снайперов, в пожарах — во всем этом кроется какой-то общий глубокий смысл. Этот месяц ликования, хаоса и смерти, казалось, должен был бы дать человеку какой-то ключ к пониманию войн и насилия, к пониманию роли Европы и Америки.

С тех пор как Пейвон грубо поставил его на место тогда в карауле в Нормандии, Майкл почти совсем потерял надежду принести какую-нибудь пользу в войне, но зато он должен теперь, по крайней мере, понять ее, думал он.