История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.) - Филип Шафф

Иустин образует переход от апостольских отцов церкви к собственно отцам церкви. Его не стоит судить по стандартам более поздней ортодоксии (греческой, римской, евангельской), или исходя из апостольского конфликта между иудейским и языческим христианством, или же из конфликта между евионизмом и гностицизмом, к тому времени уже отделившимся от основного потока католического христианства. Обвинять его в евионизме — большая ошибка. Он был обращенным язычником и проводил четкое разграничение между церковью и синагогой как двумя антагонистическими организациями. Он принадлежит к ортодоксальному католицизму, модифицированному греческой философией. Христиане для него — истинный народ Бога, наследники всех обетовании. Он различал обращенных в христианство иудеев, которые хотели бы навязать всем иго закона Моисея (евионитов), и тех, кто просто сам соблюдает этот закон, позволяя язычникам быть свободными (назореев). Первых он не признает христианами, к последним относится милосердно, как Павел в Рим. 14; 15. Единственная разница во мнениях между ортодоксальными христианами, им упоминаемая, — это вера в тысячелетнее царство, которой он придерживался, как Варнава, Ириней и Тертуллиан, но которую многие отвергали. Однако, как и все доникейские отцы церкви, он не представляет себе ясно разницу между Ветхим и Новым Заветом, между законом и Евангелием, недостаточно хорошо понимает степень человеческой греховности, силу искупительной благодати и оправдывающей веры. Его богословие носит скорее формальный и аскетический, чем евангельский и свободный характер. Он сохранил от прежнего обучения отдельные языческие представления, которые, по его искреннему мнению, не противоречили откровению.

Христианство было для Иустина теоретически — истинной философией[1397], практически — новым законом святой жизни и смерти[1398]. Первую позицию он в основном отстаивает в апологиях, вторую — в «Разговоре».

Он не был оригинальным философом, но философствующим эклектиком, с преобладающим тяготением к Платону, которого он цитирует чаще, чем любого другого классического автора. Его можно было бы назвать, в вольном смысле слова, христианским платоником. На него также оказал влияние стоицизм. Он полагал, что греческие философы получили свои знания от Моисея и пророков. Но его связь с Платоном — чисто внешняя, основанная на воображаемом сходстве. Он просветил и преобразил свои реминисценции из Платона за счет пророческих Писаний, особенно учения Иоанна о Логосе и воплощении. Это центральная идея его философского богословия. В христианстве он находит высший разум. Логос — это предвечный, абсолютный, личный Разум, а Христос — его воплощение, Логос воплощенный. Все, что разумно, имеет христианский характер, и все христианское разумно[1399]. Логос наделил всех людей разумом и свободой, и эти качества не были утрачены при грехопадении. Перед воплощением Логос рассеял зерна (σπέρματα) истины не только среди иудеев, но и среди греков и варваров, особенно среди философов и поэтов, которые суть языческие пророки. Те, кто жил разумно (οί μετά λόγου βιώσαντες) и добродетельно, повинуясь этому подготовительному свету, были христианами по сути, если не по имени; те же, кто жил неразумно (οί άνευ λόγου βιώσαντες), были лишенными Христа, врагами Христа[1400]. Сократ был христианином так же, как и Авраам, хоть и не знал об этом. Ни один из отцов церкви или богословов не распахивал врата спасения так широко. Иустин обладал самым широким представлением о церкви.

Однако это чрезвычайно либеральное отношение к язычеству не мешало ему замечать преобладавшую там развращенность. Языческие массы были идолопоклонниками, а идолопоклонство находится под властью дьявола и бесов. Иудеи еще хуже язычников, потому что грешат против лучшего знания. И хуже всех — еретики, потому что они извращают христианские истины. Иустин видел разницу между Сократом и Христом, как между лучшим из язычников и кротчайшим из христиан. «Никто не верил в Сократа так, — говорит он, — чтобы умереть за его учение; но во Христа, Который отчасти был известен Сократу, верили не только философы и ученые, но и ремесленники, и совершенно необразованные люди».

Христианская вера Иустина — это вера в Бога Творца, и в Его Сына Иисуса Христа Искупителя, и в пророческого Духа. Все остальные учения, явленные через пророков и апостолов, сами собой вытекают из нее. Богу подчинены добрые и злые ангелы; первые — посланники Бога, вторые — слуги сатаны, создающие карикатуры на библейские учения в языческой мифологии, изобретающие хулу и возбуждающие гонения против христиан. Они будут полностью низвержены при втором пришествии Христа. Человеческая душа сотворена, а следовательно, тленна, но получает бессмертие от Бога, вечное счастье в награду за благочестие, вечный огонь — в наказание за грех. Человек обладает разумом и свободной волей, поэтому несет ответственность за все свои действия. Он грешит по собственному выбору и заслуживает наказания. Христос пришел, чтобы сокрушить власть греха, обеспечить прощение и возрождение к новой и святой жизни.

Отсюда вытекает практическая или этическая сторона христианской философии. Это мудрость, исходящая от Бога и ведущая к Богу. Это новый закон и новый завет, обещанный Исайей и Иеремией и введенный Христом. Старый закон был только для иудеев, новый — для всего мира; старый был временным и упразднен; новый — вечен; старый требует обрезания плоти, новый — обрезания сердца; старый должен соблюдаться день за днем, новый освящает все дни; старый относится к внешнему поведению, новый — к духовному покаянию и вере, он требует полного посвящения Богу.

IV. Со времен Иустина Мученика философия платонизма продолжала оказывать и прямое, и косвенное влияние на христианское богословие, хотя и не так неограниченно и наивно, как в его случае[1401]. Мы можем проследить это в особенности у Климента Александрийского и Оригена и даже у блаженного Августина, который признавался, что эта философия невероятно воспламенила его чувства. В схоластический период она уступила философии Аристотеля, более пригодной для ясных, логических утверждений. Но платонизм продолжал оказывать влияние на Максима, Иоанна Дамаскина, Фому Аквината и других ученых через произведения Псевдо–Дионисия, впервые появившиеся в Константинополе в 532 г. и, вероятно, написанные в V веке. В них представлена целая система устройства вселенной в виде двойной иерархии, небесной и земной, каждая из которых состоит из трех триад.

Платоническая философия во многом похожа на христианскую. Она носит духовный и идеалистический характер, утверждая превосходство духа над материей, вечных идей — над всеми временными явлениями, предвечность и бессмертие души; она теистична, ставит всевышнего Бога над всеми второстепенными богами, объявляя Его началом, серединой и концом всех вещей; она этична, учит нынешней и грядущей награде и воздаянию; она религиозна, основывает этические, политические и физические законы на власти Законодателя и Правителя вселенной; таким образом, она подводит к самому порогу откровения Бога во Христе, хоть и не знает Его благословенного имени и спасительной благодати и затмевает проблески истины серьезными заблуждениями. В целом влияние платонизма, особенно представленного в моральных очерках Плутарха, оказывало и по сей день оказывает возвышающее, стимулирующее и здоровое воздействие, отвлекая разум от земной тщеты и обращая его к созерцанию вечной истины, красоты и блага. Для многих из благороднейших учителей церкви, от Иустина–философа до Неандера–историка, Платон был учителем, приведшим их ко Христу.

Богословие и философию Иустина со знанием дела обсуждает Маран, а в недавнее время Мелер и Фреппель — в римско–католических интересах и в пользу его полной ортодоксии. Среди протестантов в этой ортодоксии первыми усомнились авторы «Магдебургских центурий», судившие о нем с лютеранской точки зрения.

Современные протестантские историки рассматривали его в основном с точки зрения конфликта между «иудейским» и «языческим» христианством. Креднер первым попытался доказать, проведя тщательное исследование (1882), что Иустин был обращенным иудеем евионитского типа, а платоническое учение о Логосе было лишь дополнением к его основному учению. За ним последовали тюбингенские критики Швеглер (1846), Целлер, Гильгенфельд и сам Баур (1853). Баур, однако, был сторонником более умеренной теории, чем Креднер; он помещает Иустина скорее между «иудейским» и «языческим» христианством, называя его сторонником Павла по факту, но не по имени {«er ist der Sache nach Pauliner, aber dem Namen nach will er es nicht sein»). Это маловразумительное суждение показывает, насколько неудовлетворительно тюбингенское представление о католическом христианстве как последствии слияния и компромисса между евионизмом и идеями Павла.