Детский сад - Джефф Райман

По Вестминстерскому мосту Беатриче и Данте прошли на улицу Кат. Путь туда теперь был закрыт, а с ним закрыта и дорога в то Лето Песен, где в веселой рыночной толчее жили знакомые люди: и парень с лицом персонажа Хогарта, и гибкий продавец одежды со своей смазливой женкой, и торговка зеркальными линзами. Слышен был хор. Впервые за все время пропевались и слова рассказчика. Здесь пелось о солнце в зените, о полуденной поре на высотах Чистилища.

Лондонская Яма, кратер Ада и склоны восходящей к Раю горы были в «Комедии» одним и тем же местом. Чистилище и все прочие круги кверху и книзу от него накладывались один на другой, образуя мир, идущий слоями.

«Понятно ли это? Донесла ли я? — терялась в догадках Милена. — Поймут ли они эту мою низкопробную, приземленную “Комедию”?

Получился ли у меня Рай именно как Дантов “Paradiso”? А рай земной — нашла ли я его? Кто окончит “Комедию”? Должен ли каждый закончить ее для себя по-своему, или же истинный конец должен существовать лишь на страницах книги Ролфы?»

Затем она подумала о маленьком Берри, который все время пел. Музыку «Комедии» он пел еще тогда, когда младенцем лежал у Милены в комнате; еще прежде, чем произнес свое первое слово. И тут, как будто в горло ей вонзили меч, Милена ощутила металлический вкус уверенности. Это будет Берри, маленький Берри. Это он окончит «Комедию». Он будет поддерживать в ней жизнь. Милена словно увидела, как передает ему ее. То, что она успела ему передать, — лишь ее мизерность, а не величие. «Комедия» тогда была размером с цветок.

Милена почувствовала, как вспыхнула ярким светом. Им сейчас сияла вся ее кожа. Настолько, что озарилась вся кабина геликоптера и открытая дверь. Снизу свет заметили люди: они разглядели в вышине сияние в форме женщины. Издалека снизу донесся многоголосый восторженный рев.

С души словно камень свалился. Вертолет пошел на снижение.

Посадочную площадку окружали необычайно толстые пурпурные листья, которые захлопали словно крылья и раздвинулись, давая дорогу. Из леса Консенсуса Милена в очередной раз посмотрела вверх. На ее глазах Данте и Беатриче вышли из Лик-стрит и направились к реке. Хор пел о семи дамах, остановившихся в прохладной тени. Данте с Беатриче вошли в затенение Раковины.

Снова бесовская пляска «Гарды» с отстегиванием креплений и выемкой носилок из геликоптера. А повсюду уже заходились пением Певуны, неистово скандировали Жужелицы. «Милена, дай нам болезнь! Милена, дай болезнь!» Кто-то ухитрился лизнуть ей руку, чтобы рак перешел на него. Пока разворачивали носилки, в окнах Маршем-стрит Милена разглядела людей. Народ стоял и на ступенях, и под мясистыми деревьями. Целое столпотворение. На Милену полетели цветы. Они сыпались дождем, и обычные и человеческие.

«Что за шум, — устало, но довольно думала она, — что за гам из-за второсортного режиссеришки». Но она знала: дело здесь не только в раке, но еще и в «Комедии». Одно неразрывно связано с другим.

Данте в вышине задумчиво шел вдоль берега Темзы. У моста Хангерфорд он по ступеням спустился к воде и забрел в нее. Воды Темзы текли подобно истории. Теперь это была река Эвноя — та, что восстанавливает память о добре, содеянном душою при жизни; о ее усилиях любви.

Ниже по Маршем-стрит начали петь одну из песен Ролфы Певуны. К ним, не устояв, присоединились Жужелицы. Песня звучала на «собачьей латыни». Как вдруг где-то в самой чащобе Консенсуса открылся некий зев и тоже влился в общий хор:

Modicum, et non videbitis me;Et iterumSorelle mi dilettemodicum et vos videbitis me.

Вскоре вы не увидите меня;И опять вскоре увидите меня.

«Нет, теперь уж точно не увидите», — усмехнулась мысленно Милена. И тут поверх всего этого многоголосья послышался еще один голос, поющий совершенно иную песню:

Эта песня — скулеж.Если хочешь, он рядом с тобой побежит по дороге,Верный, преданный другБез болезненных мыслей и чувств.

Голос был слабым и казался отдаленным. «Кто это?» — удивилась Милена. Сил повернуть голову и посмотреть не было. И тут до нее дошло: это же поет она сама. Песню Старого Лондона, которого больше нет. Нечто совершенно не связанное ни с шумным скандированием вокруг, ни с небесным хоралом в вышине. Она пела в память о «Летящем орле» и об уличных базарчиках; о толкающих пивные бочки кабатчиках и об ютящихся в древесных кронах скворцах; о ветшающих зданиях и о тяжелых, отороченных мохнатым плюмажем копытах ломовиков; о малолетних разносчиках кофе. Она пела о детях, о Берри; о глубокой старости, до которой им отныне суждено дожить.

Эта песня — скулеж.Он не знает, бедняга, как песенку эту закончить:Никому, даже песнеНе хочется друга терять…

Чувствовалось, как подрагивает похоронный паланкин, занося ее на язык Консенсуса. Сквозь мясистые стволы и путаницу листьев она еще раз взглянула вверх, на игру света. Весь мир был словно погружен в воду, чистую и полную жемчужных пузырьков. Воды Эвнои, памяти. Музыка Ролфы сплачивалась для заключительного удара. «Вот тот последний момент “Комедии”, что я застаю», — думала Милена. Тем не менее скучать она будет не по ней, и не по своему завидному посту, и не по Зверинцу или этому вот цирку.

Эта песня — скулеж,Он и дальше с тобой побежит, если только захочешь.Так давайте споемЕе хором опять…

Живой язык Консенсуса неспешно втягивал внутрь, и вместе с тем гасли звук и свет.

Но тишина оставалась.

Глава двадцатая

А дальше что? (Оркестр из призраков)

ДЕТЕЙ ПОД БЕЛЫМИ кирпичными сводами не было. Залы Считывания пустовали: не было слышно ни задорного пения, ни гитар, ни колокольчиков. Лишь приглушенная музыка «Комедии» — ее было слышно даже здесь — и резкий свет обнаженных электрических фонарей.

Милену опустили на пол. Она почувствовала запах пыли. Майка на его стуле поставили рядом. На коленях у него лежали цветы — цветы, которыми осыпали и Майка. Они посыпались с колен, стоило ему податься корпусом в сторону носилок.

— С тобой все в порядке? — спросил он нежно.

— Все замечательно, — ответила она.

«Боли нет. Все кружится, танцует, и все равно я не могу поверить. Все еще не могу поверить, что это со мной происходит. Что я умираю».

— Они хотят сделать тебя частью Верхней Палаты, — тихо сказал Майк. — Ты знаешь, что это означает?

Милена знала. Она не хотела этого и поэтому покачала головой. Майк решил, что она не знает.