Детский сад - Джефф Райман

И «В поисках утраченного времени» Пруста. И еще и еще.

Милена откинулась на подушки. Ее опять мутило.

Она, «Комедия», не была предназначена для исполнения. Замысел Ролфы был оригинальней. «Надпись указывала: “Для аудитории вирусов", а я не поняла. Слушать просто музыку — можно помереть со скуки. Ролфа сказала это напрямую, а я, дура, не поняла. Ноты были написаны не для исполнения! Она это сказала и тогда, при нашей последней встрече.

«Комедия» не была новаторской оперой. Она была просто новой книгой.

Книгой, которую читаешь, а вирусы сами тут же кладут ее для тебя на музыку. Как слова, которыми Сати снабжал свои фортепианные опусы, — они служили лишь для развлечения пианиста, а не для декламации на публике [32].

А спектакль — это все моя затея».

У Милены снова мучительно кружилась голова, как тогда в невесомости. И огненная жидкость в желудке горела огнем.

— Сейчас, наверно, сблюю, — выдавила она.

Майк забарахтался, поднимаясь за тазиком и полотенцем. Но так и не успел.

У Милены, к собственному удивлению, не хватило сил даже снять ноги с кресла. Рвота по подбородку стекла на одеяло и платье. Досталось и Пятачку (будет теперь попахивать срыгиванием не только детским, но и взрослым).

— Ох, Милена-Милена, — сочувственно приговаривал Майк.

— Чертовы Наяды, — ворчала та, не пытаясь ему помочь.

Беспомощно полулежа в своем кресле, она смотрела на Люси. Люси в роли Беатриче, с задумчивой улыбкой поющую старческим голосом:

Modicum et non videbitis me;Et iterum…«Вскоре вы не увидите меня;И опять, любимые сестрицы, вскоре увидите меня».

Люси, канувшая тогда как в воду, неведомо как сумела записать для «Комедии» всю свою партию. Вот такая странность. Очередная странность.

Милена неподвижно лежала, в то время как Майк очищал заляпанное рвотой одеяло. На подобных вещах внимание теперь особо не заострялось. А вот на лице Беатриче оно заострилось. Эта Беатриче успела состариться, и продолжала стареть. Она больше не была красивой — разве что той фактурностью, какую морщины сообщают лицу, подобно тому как время придает монументальность источенному ветрами камню. Она выглядела бессмертной, словно продолжала плыть по волнам времени, превозмогая людские слабости, отбрасывая за ненужностью красоту юности. Королева Дантовой души, его любовь, напоминание о божественном. Суровей скал, глубже самой Земли, не меркнущая в памяти любовь, что восстает вдруг в своем нынешнем обличии на вершине стоящей над лесом горы.

«Нет, люди так не любят, — подумала Милена. — Не бывает так, чтобы на всю жизнь, да еще при этом только в памяти».

«Здесь, на вершине холма в лесу, — послышался голос в ушах, — маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком».

— Это не та опера! — вскричала Милена.

И тут появились геликоптеры. Воздух содрогнулся от свистящего шума лопастей, и на землю пала тень, словно материализовавшись из мрака и лунного света. Сине-черные глянцевые машины разворачивались над тротуаром, разбрасывая пыль и вздымая на Жужелицах листву, шелестящую, подобно волне прибоя.

— Оставьте их! — слабым голосом умоляла Милена, не в силах пошевелиться на своем кресле. Жужелицы никому не причиняли вреда; после каждого спектакля они тихо разбредались. Сейчас заключительная ночь; ну зачем вторгаться именно сейчас?

Два геликоптера. Вот они приземлились, упруго подпрыгнув на своих полозьях и оттеснив Жужелиц от тротуаров к ограде и стенам. Лопасти продолжали сечь воздух. Милена чувствовала, как воздух обдает ей лицо, словно она сама мчится на бешеной скорости.

— Майк? — подала она голос, но слова утонули в шуме винтов.

Майк стоял, глядя с балкона.

— Не-ет! — словно выдохнуло людское море снаружи.

— Они схватились! — изумленно крикнул Майк. — Они дерутся с «Гардой»!

— Гау-у-у! — залился у входной двери то ли лаем, то ли воем Пальма, как собака обычно реагирует на звон колоколов.

— Что там? — забеспокоилась Милена, у которой вместе со словами изо рта словно вырвался горячий пузырь.

— Ляг, Милена, ляг. Не беспокойся. Я здесь, с тобой.

«Астронавт ты мой, — горько подумала она. — Да что ты можешь против Консенсуса?»

— Они идут в помещение, — насторожился Майк.

Пальма взвыл еще пронзительней. Вой, сорвавшись, перешел в человеческий крик. В комнату, покачиваясь, на коленях заполз Пальма. И, медленно разогнувшись, неуверенно встал в полный рост. На двух ногах он двинулся к креслу.

— Ми… Милена! — выкрикнул он вполне внятно. — Милена!

Пальма вновь обрел дар речи.

— Пальма, — шепнула она.

Человек с плачем бросился ей в ноги. У нее еще было время погладить его за ушами.

А затем в дверь вошли люди в белых комбинезонах и прозрачных пластиковых масках. Полосуя по темной комнате росчерками фонариков, они с неожиданным проворством направились к Милене. Их подчеркнуто элегантная поступь смотрелась слегка комично. Изящными вкрадчивыми движениями мимов они проворно опутали Милену тенетами. В ноздри вставили какие-то трубочки, в рот сунули прозрачную облатку, отчего у Милены тут же отнялся язык.

— Что вы делаете? — спросил Майк Стоун с какой-то печальной беспомощностью.

Словно из ниоткуда возникли полотняные носилки. Милена — повисшая безвольным кулем, не в силах сопротивляться, с трубками в ноздрях — почувствовала, что ее поднимают. Поднимают и бережно, стараясь не сделать больно, перекладывают на носилки.

— На Считывание, — отозвался наконец один из людей в белом, стоя на одном колене к Майку спиной. — Поймали в последний момент. Но вовремя.

Носилки отнялись от пола медленно, будто сама земля не хотела их отпускать. Один из людей в белом, щелкнув пальцами в резиновых перчатках, кивнул на стул:

— Этого тоже взять.

Голова у Милены по недосмотру запрокинулась за край носилок, и она увидела, как Майка усаживают обратно на его стул. Двое людей в белом уже стояли рядом на коленях, что-то там прикрепляя.

Пальму оттащили за ошейник. Он хрипел и рвался.

— Не уходи! Не уходи! — вопил он вслед.

Рука в перчатке аккуратно подняла Милене голову.

В небе пела Люси, грациозно глядя себе через плечо:

Брат мой, почему быТебе сейчас не расспросить меня?

Фразы лились на языке великого флорентийца.

Милену понесли.

Спуск по больничной лестнице сопровождался надсадным воем Пальмы. Он перестал быть слышен только тогда, когда носилки поплыли под сводами коридоров. Жгуты света от рук «Гарды» стегали по гладкой, обтекаемой поверхности Коралла, отскакивая желтоватыми трепетными бликами. Коралл приглушенно вторил звуку песни. «Комедия» пронизывала его, увязала в нем, звеня эхом людских голосов. Стены резонировали, как топот буйного соседа за стеной. «Какой чудовищный эгоизм, — думала мимоходом Милена. — Просто чудовищный: вот так затоплять музыкой любую свободную щелку, изгоняя тишину, барабаня по головам детей, немощных, больных. Кому это надо? Кому вообще нужны все эти Наяды, эти средневековые аллегории?»