Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания - Валентин Фалин

Нет, без генерального пленум ничего не прояснит. Продолжим обсуждение вечером.

Секретариат шел без В. А. Ивашко (он после операции в санатории), Г. В. Семеновой (она в отъезде), Б. В. Гидаспова не вызвали из Ленинграда. Гиренко появился пятью минутами позже меня, его вытащили из больницы. Еще двух или трех членов секретариата не разыскали.

Никто ни словом не обмолвился, что до моего прихода обсуждалась телеграмма в ЦК республиканских компартий и обкомы о поддержке мер ГКЧП, поскольку они «не противоречат Конституции». О существовании телеграммы я узнаю к концу следующего дня.

Расходимся. Спрашиваю одного из членов политбюро, что за этими странными действиями стоит? Ответ расплывчатый.

– Не кажется ли вам, что все напоминает не чрезвычайное положение, а любительскую оперетту?

Иду к себе в отдел. Меня извещают, что лидер бельгийских социалистов убедительно просит о встрече. Ему в тот же день возвращаться домой, и на аэродроме его атакуют журналисты. Что говорить?

Спитальс у меня в кабинете. Я не скрываю, что несколько часов назад меня вызвали из отпуска. Пока располагаю сведениями самого общего характера.

– Что касается роли КПСС в событиях, то можете исходить из следующего: принятые меры носят государственный характер, партия и ее руководство к ним не причастны.

Наш разговор с бельгийским коллегой состоялся 19 августа в полпервого по московскому времени.

«Заговорщик» В. А. Ивашко ведал о том, что будет названо путчем, не больше, чем я. Судя по намекам прокуратуры, обобщенным в высоколитературном произведении «Кремлевский заговор», из руководства ЦК к подготовке «чрезвычайного положения» был причастен лишь О. С. Шенин. Еще одного секретаря посвятили в тайну в ночь на 19 августа. Но об этом заговорят после издания Верховным Советом своей резолюции и вслед за тем, как Б. Н. Ельцин запретит – «для разрядки» – деятельность партии, ее аппарат будет разогнан, собственность конфискована, деньги, снятые с ее счетов, пущены на ветер.

Обвиняемые по делу ГКЧП добавят к сказанному, что имелся еще один секретарь, которого держали в курсе подготовки к «путчу», – М. С. Горбачев. До 18 августа, утверждают они, генеральный сотрудничал с путчистами и лишь в самый последний момент свернул на обочину. Очной ставки В. А. Крючкова с бывшим генеральным устраивать не захотели, ибо истиной не интересовались.

23 августа у меня состоялся последний разговор (по телефону) с М. С. Горбачевым. Я должен был обратить его внимание на то, что ряд докладывавшихся генеральному секретарю вопросов так и остался нерешенным; теперь Горбачеву самому придется позаботиться о сохранности документов.

Горбачев сначала дает выход эмоциям – рассказывает о днях, проведенных на положении пленного в Форосе. Потом делится сведениями, полученными по возвращении с юга от командующих военными округами и касающимися «планов создания концлагерей» для противников ГКЧП. Он никак не придет в себя после экзекуции, которой час назад подвергся в Верховном Совете РСФСР.

– Ты не видел? В какое положение меня там поставили! Ведь транслировали на всю страну по телевидению.

– В это время совершалась другая экзекуция – над аппаратом ЦК. Нам не разрешили взять с собой даже личные бумаги. Не в государственных интересах, партийные отложим пока в сторону, чтобы служебные документы остались бесхозными.

– Понимаю тебя. Сейчас я мало что в состоянии сделать. Подумаю. Может быть, образуется. Спасибо за звонок.

Жена интересуется, какое впечатление оставил разговор. Растерян, перегружен личными переживаниями, но, если судить по тону, говорил почти как в лучшие времена.

На следующий день из вечерней телевизионной передачи «Время» все, включая меня, узнали, что М. С. Горбачев сложил с себя обязанности генерального секретаря ЦК КПСС. Вскоре нас неофициально информировали, что конфискация зданий ЦК вместе с хранившейся там документацией производилась якобы с ведома Горбачева. В момент разговора со мной он будто бы уже оповестил, в частности, управляющего делами Н. Е. Кручину, что отрекается от партии. Опять играл?

Горбачев преклонял колени перед своим политическим соперником Ельциным. По форме, однако, он изображал свой акт как сведение счетов с «партией путчистов». В банальной уловке М. С. Горбачев уподоблялся монарху, что обещал царство за коня.

Тем, кто заподозрит меня в субъективности, могу сообщить следующий факт. В декабре 1991 г., на исходе последнего дня президентства М. С. Горбачева, его посетил профессор А. А. Денисов, авторитетный парламентарий из Ленинграда. Денисов ездил по поручению президента в Таджикистан и, вернувшись, хотел доложить свои наблюдения о положении в республике. Горбачеву не до таджикского сюжета – «есть вещи поважнее». Небо на землю рушится. И неожиданное признание (в передаче А. А. Денисова и, следовательно, без передергивания):

– Наверное, я поторопился сложить с себя обязанности генерального секретаря. Сейчас партия мне даже очень пригодилась бы.

Мне больно это говорить. Слишком много я инвестировал в перестройку самого себя. И не в моих обычаях бить лежачего или издеваться над убогим. Бесконтрольная и необъятная власть испортила Горбачева, растлила политически, идейно, морально. Один из польских лидеров М. Раковский в интервью О. Фаллачи лет десять тому назад заметил:

– Даже ангел согрешит, столкнувшись с таким искушением, как власть, если за ним не присматривать.

Эпилог

С М. С. Горбачевым или без него перемены все равно наступили бы. Иные по форме и по сути, с другими результатами и, возможно, лучшими перспективами. Медлить и уклоняться от реформирования системы – комплексного, сквозного, глубокого – было далее нельзя: сталинизм вкупе с милитаризмом подточили ее устои, вычерпали жизненные соки.

Из трясины, в которую была заведена страна, имелся объективно единственный выход – разрыв с силовым мышлением. Вовне и внутри. Твердый и безоговорочный, памятуя, что пороки силовой философии не в состоянии компенсировать никакие риторические ухищрения, никакие политические выкрутасы, никакая сверхновая технология.

Поддавались ли болезни лечению? Если да – какими методами и средствами? Здесь от государственных мужей требовалось не просто искусство постижения сокровенного, но самый редкий из политических талантов – способность смотреть правде в глаза. Говорить правду себе самому и всем остальным. И не только говорить, но и жить по правде. Стало быть, действовать сообразно прежде всего фактам и всегда вовремя.

Перестройка как вынужденная уступка обстоятельствам и общественному мнению была заранее обречена. Успех могла обещать, хотя и не гарантировать, лишь целостная программа капитального переустройства советского дома. Не подновление его фасада, отдельных помещений или перестановка мебели в них, не смена вывесок или должностных инструкций. Все это мы уже проходили. При Андропове и Брежневе, Хрущеве и, пусть это не покажется парадоксальным, даже при Сталине. Итог нулевой или со знаком минус становился неотвратимым, пока выход из кризиса виделся власть имущим не в просвещении, а в мистификациях, выдававших видимость за сущее.