Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

— Тут можно поспорить с вами. Однако продолжайте.

— В первые сутки десант оказался без единого командира. Командир дивизии и его штаб находились на одном корабле. Так нельзя делать. Противник мог утопить корабль — и дивизия была бы обезглавлена. Правда, на этот раз повезло, корабль не утопили, но пристать к берегу из-за сильного обстрела он не смог и вернулся к таманскому берегу.

— Да, тут допущена ошибка.

— В ту же ночь должен был высадиться десант на Керченский полуостров. Но начался шторм, и десант не состоялся. Только третьего ноября, то есть двое суток спустя после десанта в Эльтиген, Пятьдесят шестая армия начала действовать.

В первом броске корабли Азовской флотилии высадили в районе Глейки-Жуковка гвардейскую дивизию, а в район Опасное-Еникале пятьдесят пятую гвардейскую дивизию, А моряков не пустили в тот десант. Основную задачу — занять порт и город Керчь — десант не решил. К восточной окраине Керчи десантные части подошли только одиннадцатого ноября, то есть восемь суток спустя после высадки. Противник за это время подтянул резервы и перешел в контрнаступление. Десантникам пришлось отойти и занять оборону. Теперь немцы отгородились от них проволочными заграждениями, минными полями, траншеями, дзотами. Трудно прогрызть такую оборону.

— Да, нелегко. Правильно, правильно рассуждаете, Георгий Павлович.

Громов замолчал, заметив, что Петров хмурится.

«Разговорился я, — подумал он, — а кому приятно такую критику слушать».

— Вы уж извините, — смущенно сказал он и принялся набивать табаком трубку.

— Ну вот уж — и извините…

Надев пенсне, Петров посмотрел на Громова изучающим взглядом, словно впервые видел, тихо побарабанил пальцами по столу и ровным голосом заговорил:

— В чем причины наших ошибок и упущений? Не будем сейчас говорить об этом. Что сделано, то сделано, не поправишь дело. А впредь нам наука. Обороняться мы научились хорошо, а наступаем хуже. Вот, скажем, встречаем узел сопротивления. Почему мы должны лезть на этот узел в лоб? Надо бы обойти его, оставить в нашем тылу, а самим продолжать путь вперед. Так нет же, боимся, что противник в тылу остался, как бы чего не вышло, и останавливаем продвижение, начинаем атаковать этот узел. В результате теряем людей, снижаем темп наступления. Так получилось после прорыва Голубой линии. Немцы отступали планомерно, от одного узла сопротивления к другому, а мы начинали блокировать эти узлы. А зачем? Довлеет над нами опыт прошлых лет, в том числе и надо мной, а воевать теперь надо иначе… Иначе…

— Вполне согласен с вами, — сказал Громов.

— А какие возможности упустили мы недавно, — уже с досадой сказал Петров. — Вы знаете, что на Эльтигенском плацдарме создалось трагическое положение. После сорокадневных боев десантники, обессиленные, переутомленные, голодные, решились на отчаянную попытку прорваться по суше и соединиться с десантом под Керчью. Ночью они прорвали боевые порядки противника и к утру заняли южную окраину Керчи и гору Митридат, господствующую над городом. Для немцев это явилось полной неожиданностью, они растерялись. Мы должны были воспользоваться этим. Для этого необходимо было десанту на Керченском полуострове перейти в наступление, надо было также высадить десант прямо в порт. Но получилось не так. С Керченского плацдарма в наступление пустили только два батальона. Успеха они не добились и через несколько часов прекратили атаки. В порт для поддержки эльтигеновцев, овладевших горой Митридат, высадили только один батальон восемьдесят третьей бригады морской пехоты. На вторые сутки противник повел на Митридат наступление крупными силами. Десантникам, не имеющим оружия и боеприпасов, пришлось оставить высоту. С большим трудом удалось эвакуировать остатки десанта. А могло все быть иначе. Да, иначе… Всю жизнь буду краснеть перед командиром эльтигенского десанта генералом Гладковым.

— Но почему так получилось? — вырвалось у Громова.

— А все потому же. Надо не только желать наступать, но и уметь наступать. Вы убеждаете меня, что надо в качестве ударной силы использовать морские бригады: дескать, моряки — это бесстрашные ребята, имеют боевой опыт. А я спрошу вас: в этих морских бригадах много ли моряков? В вашей бригаде, к примеру, моряков осталось не более десятой части, а девять десятых это люди неопытные, на кораблях не служили, зачастую даже необстрелянные, впервые море видят. Какие же это моряки?

Громов смутился. Командующий прав — не те люди теперь в бригадах морской пехоты. Правда, живы традиции. Но традиции традициями, а умение воевать так просто не дается.

Петров отпил из кружки несколько глотков чаю и, щуря близорукие глаза, чуть улыбнулся:

— Мне помнится, Георгий Павлович, вас оставляли в академии преподавателем тактики. Вы тогда не дали согласия.

— Было такое, — подтвердил Громов.

— Кое-кто считает, что вам уже тесно в бригаде. Может быть, вам следует поработать в моем штабе. Примете участие в разработке предстоящей операции в Крыму. Как смотрите на это?

Предложение было столь неожиданным, что Громов растерялся. Некоторое время он не знал, что сказать в ответ. Видимо, командующий затеял разговор о неудачах крымских десантов для того, чтобы «прощупать» его.

После некоторого раздумья он сказал:

— Товарищ командующий, ваше предложение заманчиво, но я хотел бы просить вас оставить меня в бригаде. Моя бригада — это моя родная семья, я хочу с ней вступить на крымский берег и освобождать святыню моряков — Севастополь. После освобождения Севастополя делайте со мной что хотите.

Петров пожал плечами:

— Не неволю. Однако подумайте… Насколько мне известно, вы воевали на Малой земле, в плавнях, не имели возможности отдохнуть ни одного дня. Думаю, что вы переутомились.

Сегодня напишу приказ о вашем отпуске на две недели с завтрашнего дня. Такая возможность есть. На передовой затишье, бригада в резерве, и в ближайшие недели ничего существенного не произойдет. Ваша семья где?

— В Сочи.

— Великолепно. Отпуск проведете в кругу семьи, вдали от фронта. А может, хотите в дом отдыха? У моряков выпросим путевку.

Опять Громов задумался. Заманчиво получить отпуск, побыть с семьей. Но почему командующий вдруг так раздобрился? И повышение в должности сулит, и отпуск дает. Почесывая в задумчивости бороду, Громов сказал:

— Против отпуска не возражаю. Но не знаю, удобно ли в такое время…

— Надо полагать, что своим заместителям вы верите и можете положиться на них.

Громову показалось, что Петров произнес эти слова с ехидцей, и быстро отозвался:

— Своим офицерам я верю.

— Тогда можете со спокойной совестью ехать в отпуск. За себя можете оставить начальника штаба. Я знаю его.

— Можно и его, — согласился Громов. — Вяловатый он только. — Подумав, повторил: — Исполнительный, но безынициативный.

Петров прищурил глаза и, не сводя с полковника взгляда, заявил:

— Не инициативный, говорите. А почему? Разрешите, Георгий Павлович, теперь мне высказать замечания в ваш адрес. Ваш начальник штаба безынициативен по вашей вине, я знал его не таким. Вы подмяли его под себя, сделали исполнителем ваших указаний — и только. Мы знаем, что Громов — человек властный, обладает большой волей. В бригаде только он командует, остальные офицеры слепые исполнители его приказов и указаний.

«Это же неправда, все не так», — хотел воскликнуть Громов, но сдержался, только насупился и стал кусать правый ус.

— Мне говорили, что вы иногда злоупотребляете властью. Вы, конечно, знаете приказ Верховного Главнокомандующего о разведке, какие условия надо создать разведчикам. А Громов кормит разведчиков одной пшенкой, называет их дармоедами: дескать, не привели «языка» — питайтесь одной пшенкой. Что было бы, если бы я последовал вашему примеру? Не взяли десантники Керчь, за это буду давать им одну пшенную кашу до тех пор, пока не выполнят приказ о взятии города. Как вы думаете, к чему бы это привело?

Громов беспокойно заерзал на стуле, крякнул, но опять промолчал.

— Говорят, вы невзлюбили одного комбата и относитесь к нему придирчиво. Оскорбительно относитесь к командиру роты разведчиков, к некоторым штабным работникам, в частности к капитану Игнатюку. Правильно я назвал фамилию?

— Так точно, — выдавил из себя Громов и подумал: «Ах, вон откуда ветер дует. Все тот же Игнатюк. Надо же!»

Командующий усмехнулся, отодвинул пустую кружку.

— Так-то вот, Георгий Павлович. Можно сказать, что завтрак наш прошел под знаком обмена любезностями. Только я сохранил внешнее спокойствие, а вы, как вижу, отреагировали более болезненно…

Вид у полковника и в самом деле был не таким, как в начале завтрака. Борода разметалась, глаза потемнели, от нахмуренных бровей на переносье образовалась глубокая морщина.