Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

Всю ночь гитлеровцы были в неведении.

А между тем десантники без дорог, по степи, изрытой балками, по непролазной грязи, в темноте прошли более двадцати километров и на рассвете оказались на окраине Керчи. Их появление вызвало панику среди гитлеровцев. С ходу десантники овладели сильно укрепленной высотой — горой Митридат — и южным предместьем Керчи.

Это был героический подвиг. Они ушли с Эльтигенского плацдарма непокоренными, совершили стремительный двадцатикилометровый ночной марш до Керчи, сокрушив на своем пути вражеские заслоны, овладели важным укрепленным пунктом — горой Митридат. Сделали это не свежие отборные части, а истощенные голодом, изнуренные тяжелыми боями солдаты и матросы, их не поддерживали артиллерия, танки, самолеты, у них были только винтовки, автоматы и гранаты. Поистине нет предела мужеству, стойкости и выносливости советского воина!

Не верили гитлеровские генералы и офицеры в то, что десантники способны на такой беспримерный прорыв. Они рассчитывали 7 декабря окончательно расправиться с ними. Уверенность так была крепка, что они в ночь на 7 декабря, когда десантники уже подходили к Керчи, разбросали с самолетов листовки, адресованные десантникам, занимавшим оборону на Керченском полуострове, со следующим содержанием:

«Особое сообщение!!!

Части 18-й армии, находившиеся на предмостном укреплении южнее Керчи, у Эльтигена, уничтожены концентрированной атакой немецких и румынских войск… Солдаты Крымского фронта! Вы и теперь еще верите, что у нас недостает сил, чтобы подготовить и вашему предмостному укреплению в Бакси ту же самую судьбу?

Пусть это особое сообщение будет вам предупреждением, пока вас не постигла участь бойцов Эльтигена. Поэтому спасайтесь, пока не поздно!

Германское главное командование в Крыму».

Когда рассвело и начались бои на горе Митридат, гитлеровцы не знали, кто атаковал их.

Они поняли, в чем дело, лишь тогда, когда их части предприняли очередной штурм в Эльтигене. Самолеты бомбили пустые позиции, артиллерия обстреливала окопы, в которых не было ни одного бойца. Потом пошли танки и пехота. Не встречая сопротивления, танки дошли до поселка и остановились. Ни одного советского десантника — ни живого, ни мертвого. Кругом тишина. Лишь в северной части плацдарма строчил пулемет. Там отбивались Игорь Анненков и его товарищи, оставшиеся прикрывать отход.

Теперь гитлеровцам стало все понятно.

К разрушенному дому, в подвале которого лежали Таня, Литов и другие моряки, подошел немецкий танк. Для острастки он сделал по дому несколько выстрелов из орудия. Никто не отозвался.

Тогда дом окружили. В подвал полетела граната. Одна разорвалась у порога, не задев никого. Потом румынский солдат пустил в темноту очередь из автомата. Пули задели лежащего с краю матроса, и он закричал:

— Раненые тут!

Кто-то крикнул:

— Здесь раненые, не стреляйте!

Три румынских солдата спустились в подвал и осветили фонариками лежащих на полу. Один сказал:

— Достреливать придется.

— Пусть этим займутся немцы. Я в раненых стрелять не буду, — отозвался другой.

— И я, — сказал третий.

— Пойдем доложим.

Немецкий обер-лейтенант, которому румыны доложили о раненых, распорядился обыскать все подвалы и вынести оттуда всех, кто там находится.

К полудню около разрушенного здания школы было собрано более двухсот раненых десантников. Большинство из них лежали на земле, не в силах стоять. Лежала и Таня. Рядом с ней находились еще пять раненых девушек-десантниц. У всех напряженные лица, все молчат. Перед ними враги, враги заклятые. Каждый знал, что от фашистов пощады не будет. Еще несколько томительных минут ожидания — и гитлеровцы начнут расстреливать.

Но почему они медлят?

Около раненых стояли два советских врача — у мужчины были погоны капитана медицинской службы, у женщины — лейтенанта. Они не ранены, могли уйти с десантниками на прорыв. Долг врача заставил их остаться.

К девушкам подошел румынский солдат, обвел их взглядом и покачал головой.

— Нехорошо делает Сталин, — сказал он по-русски, картавя. — Женщины созданы для любви, а не для войны. Нехорошо, нехорошо…

— Что ты понимаешь! — с презрением процедила одна девушка, глядя на него с ненавистью.

Она чем-то напоминала Галину Петрову. Была такой же светловолосой, голубоглазой, с высоким белым лбом, только более рослая. У нее забинтована нога и кисть руки.

Румын выдержал взгляд. Он хотел еще что-то сказать, но его отозвал офицер.

— Потешиться над нами хотят, — услышала Таня чей-то раздраженный голос. — Жаль, гранатами мы не запаслись, а то потешили бы гадов.

— Помолчи.

— Чего они тянут? — с надрывным стоном вырвалось у лежащей рядом с Таней девушки.

— Без паники, сестренка, — повернулась к ней Таня. — Они нас сначала накормят, перевяжут раны, а потом расстреляют.

— А зачем так? — девушка широко открыла глаза.

На Таню тоже нашло отчаяние, но и появилось желание говорить зло и насмешливо. Умирать — так с музыкой, красиво. Глядя на гитлеровских солдат и офицеров, она думала: «Не увидите, фашисты, наших слез, не будем молить о пощаде».

Приподнявшись, Таня сказала девушке, похожей на Галину Петрову:

— Передайте дальше: если начнут в нас стрелять, будем петь «Варяг».

Она проследила глазами, как раненый передавал другому ее слова. После этого откинулась на спину, закрыла глаза.

К школе подъехали три легковые машины. Офицеры скомандовали «Смирно». Из машин вышли шесть офицеров, среди них выделялся высокий сутуловатый полковник с резкими чертами лица и мохнатыми бровями, из-под которых смотрели острые, буравящие глаза.

Из последней машины вышел представитель гестапо Майзель, одетый в черную шинель. У него белое, выхоленное лицо, с темными усиками.

Подойдя к полковнику, Майзель кивнул в сторону раненых:

— В противотанковый ров или в пролив сбросим?

Подполковник не ответил, только сдвинул брови, шагнул к раненым. Офицеры двинулись за ним.

Не дойдя до раненых шагов десять, он остановился и долгим, изучающим взглядом обвел лежащих на земле.

Неожиданно один матрос с перевязанной головой вскочил, шагнул навстречу полковнику и рванул на себе тельняшку.

— Стреляй, гад, тут, у родного моря! — закричал он.

Полковник не отступил, спокойно проговорил по-русски:

— Без истерики, моряк. Вы герои и не унижайте свое достоинство. Расстреливать не будем. Отправим в лагеря, где вас будут лечить.

Матрос отступил шаг назад и растерянно оглянулся на товарищей. Грудь его тяжело вздымалась.

Приподнявшись на локте, Литов сказал ему:

— Обождем, что дальше будет.

Капитан медицинской службы поднял руку и заговорил:

— Разрешите, господин полковник, обратиться к вам?

Полковник подозвал его к себе.

— Говорите.

— Я врач. Совесть мне и моему коллеге не позволила бросить раненых. Мы просим вас отнестись к раненым гуманно, так, как этого требуют международные законы.

На тонких губах полковника появилась усмешка.

— Мы оценим ваше благородство, господин врач. Вы уже слышали, что я сказал. Так и будет. — Полковник обернулся к офицерам и распорядился: — Построить солдат.

Он поднялся на танк. Метрах в десяти от машины выстроились несколько сот немецких и румынских солдат. Справа лежали раненые.

— Солдаты! — зычным голосом начал полковник. — Поздравляю вас с победой. Вы славно воевали — и вот результат: советский плацдарм ликвидирован. Та же участь постигнет и плацдарм на Керченском полуострове. Фюрер приказал нам защищать Крым, как свой родной дом. Мы выполним его приказ. Крым будет закрыт на надежный замок. Но для того, чтобы выполнить приказ, надо воевать еще лучше.

Он повернулся в сторону раненых и, указывая на них, сказал:

— Перед вами лежат настоящие герои. Они сражались исключительно стойко — и мы отдаем им должное. Мы солдаты, мы ценим храбрость даже в противнике. Вот эти раненые, сраженные немецким оружием, показывают нам пример. Если бы каждый немецкий и румынский солдат сражался так же, как они, то мы давно бы разгромили советские войска, заняли Москву и наступил бы конец войне. Я знаю, каждый из вас мечтает вернуться домой. Но это возможно в том случае, если мы победоносно окончим войну. А чтобы ее быстрее окончить, надо напрячь все силы для победы. Я призываю вас быть такими же храбрыми, как вот эти советские десантники… пустившись с танка, полковник распорядился погрузить раненых на подводы и отправить в Керчь.

Через несколько минут легковые машины покинули Эльтиген. Майзель ехал в машине полковника.

Полковник был доволен своей речью, и Майзель, выслушав ее одобрил. Сначала он полагал, что раненых десантников необходимо пристрелить и сбросить в Керченский пролив. Пусть волны выбрасывают их трупы на Таманский полуостров и устрашают тех, кто намеревается сунуться в Крым. Сейчас он думал иначе. Майзель знал, что из Берлина пришла директива усилить политическую и воспитательную работу в войсках. В штаб армии уже прибыла пропагандистская группа. В директиве упоминалась Брестская крепость. Когда крепость все же была взята, немецкое командование с почестью похоронило защитников крепости, а оставшимся в живых воздали должное как героям, был митинг, на котором немецких солдат призывали быть такими же храбрыми, как защитники крепости. Потом этих живых героев отправили, конечно, в концлагерь и скорее всего сожгли в печах Майданека или Освенцима.