Красное на красном - Вера Камша

Бакна и ведьма ждали у алтаря. Старуха что-то сказала, герцог ответил и выплеснул принесенную воду на камень. Дикон, отчаянно боясь, что его прогонят, подошел ближе, став за плечом своего эра, но горцы то ли не рискнули тронуть оруженосца своего кумира, то ли не сочли нужным, а Рокэ, как всегда, было не до Ричарда Окделла.

Красное солнце коснулось горной вершины. Бакна трижды ударил мечом о щит. Ведьма протянула руки и завопила дурным голосом, поднявшийся ветер закружил серую пыль, взъерошил черные волосы Проэмперадора, заиграл лентами, привязанными к козлиным рогам. Алва встал на колени и положил руки на мокрый камень. Каменное зеркало на мгновение отразило красивое, надменное лицо, затем все утонуло в багровых закатных сполохах, рассыпавшихся пылающими искрами, которые закружил неистовый вихрь. Искры выцветали, становясь снежинками, буря крепчала, и сквозь нее рвался кто-то темный и крылатый. Сквозь вой и рев ветра доносился злой голос камней, становясь все громче и настойчивей. Камни гневались, их терпению настал предел, они и так ждали слишком долго, и вот дождались.

Что-то толкнуло Ричарда в спину, а затем подхватило и понесло. Юноша ощущал чужую ненависть и презрение, песня камня сливалась с хохотом ветра, лицо Дика задели чьи-то крылья, перья были острыми и твердыми, как кинжалы. Ричард чувствовал, как из порезов сочится кровь, но не мог ее утереть. Теперь он понимал, кто он — один из камней, мчащийся впереди селевого потока. Впереди спали люди, звери, деревья, живые, ничего не подозревающие, а он должен был их убить. Ричард рванулся назад, но добился лишь того, что его обогнало несколько других камней. В низком черном небе полыхнуло, затем еще и еще. В свете непрестанно рвущих мрак молний летящие впереди глыбы казались золотыми. Стремительный, всесокрушающий бег, когда ты со всеми, ты не можешь ничего изменить, все предопределено раз и навсегда. Ты — пленник, и вместе с тем ты свободен, как свободна сама смерть!

Поворот, и на пути замаячила роща. Несмотря на чудовищный ветер, деревья стояли неподвижно. На фоне полыхающего неба Ричард видел могучие, узловатые стволы, вцепившиеся корнями в серые скалы. Деревья видели, что их ждет, но встречали смерть, не дрогнув ни единой веткой. Смертоносный поток глухо зарычал, и Дик с ужасом и восторгом понял, что его голос вплетается в многоголосый рев. Он кричал, он ненавидел эти деревья, бросившие вызов неотвратимому. Не помня себя от ярости, Ричард Окделл бросился вперед, обгоняя бегущих впереди…

Он пришел в себя в палатке. Горела свеча, на светлой парусине кривлялись три тени — изящная и две широкие и грубые.

— Как на меня, — Ричард узнал голос Клауса, — седунов и вовсе в нужнике перетопить надо было, только возиться пришлось бы долго, а тут раз — и нету.

— И не говори, — разумеется, это Шеманталь! Адуан, ставший по прихоти Ворона генералом и глядящий на Рокэ, как на самого Создателя, — отменно сработали. Теперь они не пикнут, особливо без казара. Ну, монсеньор, вы и отчаянный. Раз — нету армии, два — нету озера, три — нету Лиса!

— А вы — поэт, Жан. Такие метафоры… — третья тень принадлежала Рокэ, — но при чем тут я? Было ясно сказано — так рассудил великий Бакра. Я, впрочем, с ним согласен, от Адгемара вреда не в пример больше, чем от моего друга Эпинэ.

— Вы, жабу их соловей, его и впрямь отпускаете?

— Разумеется, ведь Бакра его оправдал.

— О, гляньте-ка, — встрял Жан, — оруженосец ваш очухался.

— В самом деле?

Что-то зашуршало, и Дик узрел своего эра со стаканом в руке. Рубашка Рокэ была расстегнута, и юноша видел серебряный медальон на старинной цепочке. Знак главы Великого Дома! У Ричарда был похожий, но носил он его недолго — перед отъездом в Лаик матушка забрала реликвию, опасаясь, что над ней надругаются.

— Что с вами было? — поинтересовался Алва. — Вас сразила мгновенная любовь к премудрой Гарре?

Дик помотал головой и попробовал сесть. Это ему удалось, хотя в ушах звенело. Ворон сунул оруженосцу свой стакан.

— Выпейте, а то вы бледны, как гиацинт. Так что с вами приключилось?

— Не знаю.

Не рассказывать же Алве и этим мужланам, как он был камнем, несущимся впереди потока! Пережило ли удар хоть одно дерево? Бред, ничего этого не было, никаких деревьев, никаких камней! Это просто память о погибшем озере и о сне, который снился ему еще в Лаик.

— Юноша, — Дик даже не понял, слышал ли Рокэ его ответ, — как у вас с тягой к дальним странствиям?

— Монсеньор? Простите…

— Иными словами, не желаете ли вы отправиться с Робером Эпинэ?

Это ловушка или Рокэ шутит? А может, он Ворону просто надоел? Дик, ничего не понимая, уставился на маршала.

— Вы хотите меня отослать?

— Я давно ничего не хочу, — светским тоном сообщил Алва, — кроме вина, женщин и врагов, но вы, если желаете, можете отправляться хоть в Агарис, хоть в Гайифу, хоть к Закатному Пламени.

Святой Алан, Ворон не шутит, он и впрямь его отпускает. Его отъезд не будет изменой. Иноходец — Человек Чести, герой восстания, он должен много знать об отце, обо всех…

Робер не станет смотреть сквозь сына Эгмонта, как будто его нет, не станет задавать непонятные вопросы, издеваться над тем, что свято для каждого истинного талигойца. Он увидит Альдо Ракана, принцессу Матильду, Эсперадора… Но Катари остается в Олларии. Катари…. Неужели Феншо прав и Ворон его отсылает из-за королевы? Нет! Алва не может знать ни о его любви, ни о встрече в монастырском саду. Уехать — значит потерять Катарину Ариго…

— Что скажете, юноша?

— Монсеньор, я хочу остаться.

Рокэ пожал плечами и вернулся к таможенникам. Булькнуло и полилось в стаканы вино, засмеялся Клаус, за стенкой палатки сонно фыркнул Моро.

2

Лошадь, и ту ему дал Проэмперадор. Дракко недавно потерял хозяина, что пробудило в Эпинэ особенную нежность к коню, ведь они оказались товарищами по несчастью. Рыжий жеребец-полукровка ни ходом, ни выносливостью, ни статью не уступал сгинувшему Шаду Первому. Дракко принял нового всадника настороженно, но с кем с кем, а с лошадьми Иноходец всегда ладил, хотя за то, что смог бы подчинить коня Ворона, не поручился б.

В Моро лошадиной была только стать, а норов то ли кошачий, то ли змеиный. Среди морисков порой попадались кони-звери, убивавшие и калечившие всадника за всадником. Эпинэ не заслуживал бы ни своего герба, ни своего прозвища, если б не знал признаков, по которым уже в трехмесячном жеребенке можно определить будущего убийцу. В Багряных землях таких оставляли на племя, в Золотых чаще всего убивали. Считалось, что ездить на них может только демонское отродье, чего удивляться, что Моро и Ворон нашли друг друга.