Плата за молчание - Продель Гюнтер

Поставив свой «порш» на пешеходной дорожке у самого входа в дом, Кристиан Ретцель нажимает кнопку звонка возле таблички с надписью: «Маргит Линзен». Маргит в желтом купальном халате и черных, отороченных мехом шлепанцах открывает дверь. Она давно привыкла к его неожиданным визитам и потому, ни о чем не спрашивая, сразу направляется в кухню, чтобы, как всегда в таких случаях, сварить для него кофе. Он, однако, не проходит, вопреки обыкновению, в комнату, а идет за ней в кухню и требует виски. Маргит удивленно вскидывает на него глаза:

- Ты еще недостаточно выпил?

- Мне надо с тобой поговорить, сядь.

- Ты не хочешь кофе? - Озадаченная, она продолжает стоять.

- Нет, - он наливает виски. - Я провел эту ночь у тебя, понятно? Вечером мы встретились в «Кокеттбаре». Совершенно случайно. Так часов около десяти. Позднее отправились к тебе. Я оставался у тебя, ну, скажем, до полудня завтрашнего дня.

Маргит подходит ближе, пытается отнять у него бутылку:

- Да подожди ты накачиваться! Зачем тебе нужно алиби? Ты что, наклюкался и кого-то задавил? Он мертв? Ты удрал? - Она знает ему цену, ей известны всякие его выходки. - Налей и мне, - говорит она и закуривает сигарету.

Ретцель делает еще один большой глоток, затем говорит:

- Да!

- Что да? - спрашивает она.

- Да, мне нужно алиби.

- Значит, задавил-таки насмерть? Ничего удивительного: ты гонишь как сумасшедший, когда налакаешься.

Он набрасывается на нее с криком:

- Не твое дело! Но если ты сейчас мне не поможешь, меня посадят по подозрению в убийстве. Дело в том, что наша служанка Рези лежит сейчас на террасе. И она

мертва.

Маргит Линзен по милости Ретцеля бывала в разных переделках. Однажды на официальном приеме он представил ее президенту союза предпринимателей как племянницу королевы Нидерландов; в Дюссельдорфе, чтобы выиграть пари, заставил ее голой танцевать в ночном баре. Но обеспечить ему алиби при убийстве - такого уговора не было, слишком уж это опасно.

- От тебя требуется только подтвердить, что я провел эту ночь с тобой, больше ничего.

- Где? - спрашивает она подозрительно.

- В полиции и, может быть, у дежурного судьи.

- А если я этого не сделаю?

- Сделаешь. Прибыль тебе от меня немалая. Нет, скажешь?

Он снова отхлебывает, теперь уже прямо из бутылки, и больше вообще не выпускает ее из рук. Чуть позже с трудом встает, достает из кармана ключи от машины, но, схватившись за ручку двери, чтобы выйти из кухни, роняет их. Маргит нагибается за кожаным футлярчиком с ключами и прячет его в карман халата.

- Ты не можешь в таком состоянии сесть за руль. Я сейчас оденусь и отвезу тебя домой.

Когда Маргит Линзен подъезжает на «порше» к рет-целевской вилле, она застает ворота на запоре. Ей приходится долго трясти Кристиана, пока он, не совсем еще очухавшись от пьяного угара, отыскивает на приборной доске нужную кнопку и посылает через микропередатчик радиоимпульсы к запертым воротам - створки их тут же, как по волшебству, раздвигаются.

Медленно, как черепаха, преодолевает «порш» 100 метров: Маргит не оставляет страх, что колеса машины вот-вот наткнутся на труп. Она низко склоняется к рулю, чтобы лучше видеть, что там, впереди. Рядом с ней храпит Кристиан.

Однако от недавней трагедии не осталось и следа.

Нет ни трупа, ни пятен крови, ни открытого окна, из которого слышалась бы музыка. Не горит в окнах свет. Маргит Линзен вылезает из машины, смотрит, нет ли где мертвой служанки, нет ли хоть какого-нибудь признака разыгравшихся здесь событий. Она не находит ничего.

На белой скамейке в коридоре реанимационного отделения лоббенихской больницы сидят в это время Роберт Гервин и его жена Гертруда. Женщина тихонько плачет, мужчина погружен в раздумье. Час назад, в начале четвертого, директор заводов Рингендаль со смятением в голосе сказал по телефону:

- Произошло нечто ужасное, дорогой герр Гервин. Постарайтесь сохранить мужество. С вашей дочерью Резель, с нашей милой Резель случилось огромное несчастье. Она упала из окна, герр Гервин. У нее тяжкие повреждения. Но мы тут же приняли все меры, какие только возможны, и доставили ее в Лоббених, в больницу…

66-летний отец вначале не понял:

- Как вы сказали? Резель упала из окна? Но каким образом и как это могло случиться? Сейчас, посреди ночи? Да она ведь в такое время спит.

Директор Рингендаль уклонился от прямого ответа:

- Потом, дорогой герр Гервин! Сейчас вам надо прежде всего поехать в больницу к вашей бедной дочери! И не говорите пока никому о несчастье, ладно? И в полицию тоже не стоит пока обращаться. Мы уладим все через больничную кассу и за счет фирмы. Вы меня понимаете, дорогой герр Гервин?

Почти 40 лет проработавший на ретцелевских заводах Гервин оробел перед всемогущим директором:

- Да, да, конечно. - Он хотел спросить о подробностях, но Рингендаль уже положил трубку.

И вот Гервин сидит в больничном коридоре и не знает, что с его дочерью. Одна фраза не выходит у него из головы: «И в полицию тоже не стоит пока обращаться…» Почему он не должен обращаться в полицию? Знать бы только, что за всем этим кроется. Какие вспышки ярости бывают у молодого герра Ретцеля, ему известно от дочери. Кристиан Ретцель не раз набрасывался с кулаками на родную мать; попадало от него и Резель, когда он, напившись, приставал к ней с гнусными домогательствами и встречал с ее стороны отпор. А сейчас, что случилось сейчас? Уж не хотят ли скрыть, что он надругался над Резель?

Дверь отделения наконец открывается. Выходит молодой врач. Роберт Гервин спешит ему навстречу:

- Она жива?

Врач кивает, но тут же говорит, что состояние крайне тяжелое. Полученные повреждения опасны для жизни, и остается только надеяться, что организм пострадавшей сумеет справиться с ними. Роберт Гервин поворачивается к жене и, встретив ее полный тревоги и страха взгляд, торопливо говорит:

- Она жива, мамочка, а это сейчас самое главное! - Затем снова обращается к врачу: - Можно нам к ней?

Врач доволен, что не надо отвечать на дальнейшие трудные вопросы.

- Да, но, пожалуйста, держите себя в руках, ваша дочь без сознания.

Тереза Гервин лежит на тех же носилках, на которых ее доставили сюда из санитарной машины. До подбородка накрыта простыней. Лицо, затянутое темной коркой спекшейся крови, почти невозможно узнать. Две медицинские сестры возятся с капельницей. Когда они добираются до трубки, закрепленной на предплечье пациентки, легкая простыня сползает на пол. Потрясенные родители видят израненное тело, на котором не осталось, кажется, живого места. Позднее, на допросах в полиции, прокуратуре, суде фрау Гервин так скажет об этом: «Сердце мое разрывалось от ее вида. Она была уже не человек, а просто окровавленный кусок мяса». Через шесть часов после поступления в лоббенихскую больницу Тереза Гервин ненадолго приходит в себя, узнает родителей и, собрав последние силы, говорит:

- Кристиан выбросил меня из окна… - С этими словами она умирает.

Роберт Гервин тут же спрашивает одну из медсестер, слышала ли она сказанное его дочерью. Медсестра подтверждает, что слышала. Но несчастный отец не успокаивается:

- Когда она сказала, что из окна ее выбросил Кристиан Ретцель - именно этого Кристиана имела в виду моя дочь, она была ведь в полном сознании, не так ли?

Обе медсестры, не колеблясь, отвечают утвердительно, даже отдаленно не представляя, какие неприятности они на себя этим навлекут.

- Но, значит, это убийство! - вне себя от волнения восклицает старик. - Он убил мою дочь. Вы должны будете засвидетельствовать это перед полицией. Я немедленно обращусь туда.

Прямо из больницы Гервин звонит в полицию Кемпен-Крефельда. Дежурного, принявшего сообщение об убийстве, берет оторопь, когда он слышит, кого в этом обвиняют.

- Кристиан Ретцель? - с сомнением переспрашивает он. - Уж не сын ли это сталепромышленника Ретцеля?